Вдоль по памяти. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
Однажды я спрятался в темном углу сарая под насестом. Меня долго не могли найти. Выйдя во двор, я почувствовал сильный зуд по всему телу, особенно на голове. Осмотрев руки и ноги, я увидел невероятное множество беспорядочно двигающихся мелких черных и более крупных красных точек. Это была куриные клещи кровососы. Потираясь и почесываясь, я выдержал игру до конца.
Когда я пришел домой, мама сразу увидела неладное. Увидев на мне мiль (так в селе называли клещей), она меня не пустила дальше колодца, возле которого было круглое оцинкованное корыто с теплой водой. Она тщательно отмыла меня с мылом, выливая воду в канаву за забором.
– Чтобы оставшиеся в живых голодные клещи не напали завтра на наших кур, - объяснила мама.
Повернув меня спиной к себе, с ладони сдула на мою голову щепотку серого вонючего дуста.
Баба Михасиха, согбенная худая старушка, иногда угощала нас чуть сладковатым, вываренным из сахарной свеклы, хлебным квасом. Отрыжка после кваса пахла варенной свеклой, а в носу приятно пощипывало.Она все время проводила в огороде. С утра до вечера над картофелем виднелась ее сгорбленная спина.
Недалеко, на старом гноище, после летних дождей она собирала и жарила с луком шампиньоны. Пробовать это вкусное лакомство мама мне строго запретила. При этом она рассказывала страшные истории. А мне так хотелось попробовать...
Когда созревали огурцы, Михасиха срывала их в подол и высыпала в макитру, стоявшую на крыльце. Для нас это было очень удобно. Можно было прямо с улицы прибежать, схватить выцеленный издали огурец и, вытерев об трусы от налипшей земли, с хрустом его съесть. Когда огурцов становилось много, старушка солила их в высоких широкогорлых глиняный горшках - баняках. В баняк с огурцами ложила много укропа и чеснока. Баняк выставляла на солнечную сторону. Как только огуречная зелень бледнела, а язык начинало пощипывать, огурцы уничтожались молниеносно.
Вспоминая то время и стариков, кажется, что они не ориентировались, что кроме собственных внуков у них хозяйничают другие дети. По моему, они всех считали своими внуками. Выделяли, пожалуй, они только одного Сергея.
Когда наливались початки кукурузы, мы приносили их целыми охапками с колхозного поля. На такое "воровство" в колхозе смотрели сквозь пальцы, особенно, если кукуруза была посеяна для силосования. Очистив кукурузу от зеленой рубашки, мы обирали с початков длинные коричневые волокна.
Дед Михась в это время собирал обертки початков и уносил их в хлев для телки. Взяв, конечно, без спроса большой чугунок, мы, ломая, укладывали в него кукурузу. Наливали воду и ставили на разожженную плиту.
Оставшиеся початки нанизывали на трехзубые вилы и, выждав, когда из дымохода покажется чистое, без дыма, пламя, держали над дымоходом кукурузу. Дымоход у Михася был представлен перевернутым ржавым ведром без дна.
Вторые вилы с кукурузой просовывали прямо в топку. Если кукурузу, по наказам взрослых, надо было варить часа полтора, то печеную кукурузу ели, едва она прошмалится. Не терпелось. Пока пеклась кукуруза, начинало сильно сосать под ложечкой, ниоткуда появлялся голод.
Мама часто рассказывала про голод сорок седьмого. Это происходило, когда я что-то не ел, либо бросал остатки хлеба бело-желтому огромному петуху, жившему у нас несколько лет. Он бросался на незнакомых хуже собаки, тем более, что его нападения всегда были молчаливыми и внезапными. Подвиги петуха среди пацанов обрастали легендами и несуществующими подробностями.
По рассказам родителей, в голодовку люди ели жом, за которым в товарняках или на крышах пассажирских вагонов ездили аж в Черновицы. Соседка часто вспоминала о том, что ее родственник летом сорок седьмого утонул в жиже огромной жомовой ямы. Нашли его тело лишь в августе, когда чистили жомовую яму перед очеред ным сахарным сезоном.
По словам мамы, во время голодовки Михась первый в селе разобрал соломенную крышу и цепом вымолачивал из нее зерна злаков. Вместе с лебедой он долго вываривал их и носил старшим внукам и дочке, в тот год родившей Сережу.
С зернами пшеницы все было понятно, так как на Рождество все варили пшеницу, добавляли мак и немного сахара. Что касается лебеды, то однажды, уже после цветения, я попробовал на вкус верхнюю часть растения. Вкуса я не разобрал, но рот наполнился какой-то неприятной клейкой слизью.
Когда отец привез целую машину жома на зиму для добавления в корм корове и свинье, я решил попробовать его на вкус. Тайком, когда взрослых не было рядом, я взял с кучи щепоть жома и поднес ко рту. Тут я вспомнил, что в нем утонул человек и меня стошнило. Когда я вошел в дом, мама была на кухне и беззвучно смеялась. Как раз напротив кухонного окна в нескольких метрах высилась куча жома. Я понял, что мама меня видела.
А еще мама рассказывала, что в голодовку по вечерам подростки ловили с помощью решета воробьев, зарывшихся осенью в скирду соломы и, ощипав, варили. В скирде соломы, что за кузницей, уже в сентябре по вечерам воробьи облепляли скирду. Вечером, взяв тайком от родителей три решета, мы пошли на охоту.
Фонариком высветив наибольшее скопление воробьев, мы в темноте бросались к скирде и решетами закрывали вылет. То же самое проделали с другой стороны скирды. Потом пошли к скирде за конюшней. Пойманных воробьев поместили в мешок и завязали. Мешок с воробьями забрал к себе домой Иван Твердохлеб.
На второй день мы с трудом высидели до конца уроков. Придя к деду Михасю, мы засновали во дворе, стаскивая к плите все, что горит. Без разрешения нашли в доме соль, Иван обнаружил половину лаврового листа. Налив в чугунок воды, поставили его на плиту. Развязав мешок, по одному вытаскивали воробьев. Двум счастливцам удалось удрать мимо наших рук.
Без особой жалости отрывали головы и ощипывали. Мне поручили разделку. Голову, кишки и малюсенькие зобики выбрасывали соседской кошке, учуявшей добычу. Желудочки разрезали, выбрасывали содержимое с плотной внутренней оболочкой. Кое-как промыв, опустили все в закипевшую воду. Добавили соль.
Михась все это время сидел на своем камне, положив на него сложенный старый дырявый половичок. Уже холодало. Он сидел, курил и, приподняв голову, смотрел куда-то вдаль. Он как будто не видел нас. Да и мы, придя к нему, даже не поздоровались. Михасиха в своей согбенной позе, не выпрямляясь, копала картошку.