Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти
Шрифт:
Возле буды рос огромный, раскидистый орех. Рядом каждый август трусила вкусными кисло-сладкими плодами старая, с черными, извитыми и потрескавшимися ветвями, груша. С солнечной стороны буды росло молодое, но уже плодоносящее абрикосовое дерево.
Дидэк Михасько с раннего утра до глубокой ночи проводил время на конюшне, где он работал конюхом. В конюхи и ездовые по довольно мудрому житейскому решению председателя колхоза Назара Жилюка назначали бывших хозяев лошадей. Эти люди волею судьбы в свое время отвели своих коней на колхозную конюшню. Они добросовестно ухаживали как
По рассказам родителей, Михасько Суслов был неутомимым трудягой. В девятьсот седьмом году, совсем молодым парнем, вместе с племянником, своим будущим сватом Навроцким Филипом и несколькими односельчанами уехал в поисках лучшей доли. Судьба забросила их в Канаду. Работали на шахте. Заработки были внушительными. За семь лет опасной каторжной работы скопил приличную сумму в долларовых ассигнациях и золотых монетах.
Вернулся в четырнадцатом, перед самым началом первой мировой войны. В двадцатых годах оборотистый Михасько купил землю, лошадей, сельхозинвентарь. Немного погодя по железной дороге, а потом со станции на телегах привезли бельгийскую маслобойку. Оборудование устанавливали механики из Ясс и Бельц. Но об этом я узнал значительно позже. Через добрых полвека.
Работал в основном самостоятельно, не нанимая батраков. По словам мамы, на еще исправные штаны его жена Волиянка (наверное, Ульяна) нашивала брезентовые латки на коленях и ягодицах. Чтобы дольше носились.
Время вносило в жизнь Михаська свои коррективы. После войны в Елизаветовке организовали первый в правобережной Бессарабии колхоз. После нескольких ночей тяжелых раздумий Михасько отвел на конный двор лошадей, запряженных в телегу, на которую свалил немудреный сельхозинвентарь. Маслобойку не взяли, так как подобная работала у недалекого соседа Лази Климова.
Свою маслобойку Михасько разобрал и, уложив за сараем, накрыл толстым слоем соломы. До лучших времен. Забрали только мотор, который несколько десятилетий мерно тарахтел на колхозном зернотоке. Все время на глазах своего бывшего хозяина. Остался и конный плуг выше сарая. На нем я играл, воображая себя сначала ездовым, потом шофером.
В сорок девятом началась высылка в Сибирь мало-мальски бывших зажиточных людей. Депортировали тогда и мою бабушку и ее второго мужа Юська Кордибановского, у которого не было обеих рук. Назвать их на тот момент зажиточными не поворачивается язык. Это были двое стариков, которые уже доживали свой век. И бабушка упорно несла свой крест, провожая и обслуживая деда Юська даже в туалете.
Но мясорубка борьбы с "врагами народа" требовала новых жертв. Чем больше, тем лучше. И местные власти лезли из кожи вон, чтобы показать, что они не последние в этой нарастающей классовой борьбе с игрой в одни ворота.
В списки подлежащих депортации Михасько Суслов не попал. Возможно, помогло то, что с первых дней существования колхоза он добровольно отдал почти все нажитое годами на хозяйственный двор новорожденного колхоза. Однако весть о предстоящей высылке сельчан насторожила Суслова. Привезенные из Канады доллары в золотых монетах он уложил в небольшой узкогорлый чугунок и залил топленым свиным жиром.
Темной ночью, обернув обильно промасленным тряпьем, он зарыл чугунок в укромном месте в самом углу двора. Плотно утрамбовал землю, присыпал посеревшей соломой. Когда вакханалия с депортацией стихла, Михасько поздним вечером принялся откапывать чугунок с монетами.
Лопата легко проникала в потревоженный три месяца назад разрыхленный грунт. Уже миновал заветные три штыка земли, на глубине которых должно быть тяжелым трудом добытое в подземных лабиринтах канадских шахт накопленное добро. Михасько не верил своим глазам. Чугунка не было. Стал лихорадочно копать вглубь. Лопата сразу же уперлась в нетронутый грунт.
Стал раскапывать по кругу, все шире и шире. Выбросив грунт лопатой, спустился в яму. Закорузлыми пальцами искал по всему дну, обламывая ногти в жирном, плотно слежавшемся черноземе. Наконец, теплившиеся остатки надежды испарились. Тяжело поднялся с колен. В голове стучали несколько глухих колоколов сразу, каждый на свой лад. Даже не забросав яму, едва передвигая негнущиеся ноги, пошел в дом.
В ту ночь он впервые тяжело напился. Сон был тяжелым, каким-то нереальным. Все время казалось, что под его ногами качается, то поднимающаяся, то стремительно падающая в бездну шахты решетчатая клеть, в которой рабочих спускали до выработки.
Баба Волиянка отреагировала на случившееся по-своему и предельно кратко:
– Кто-то зарабатывал и прятал, а кто-то подсматривал.
Но жизнь брала свое. Добродушный, беззлобный, со своеобразным чувством юмора он был душой компаний, собирающихся на свадьбах, крестинах, провожаниях в армию. Общение с множеством людей, казалось, сглаживало ухабы, по которым толкала его непростая жизнь.
На всех свадьбах, удовольствию сельчан, в понедельник вечером, когда начиналась складана (поправка), Дидэк приходил уже переодетым для театрализованных представлений, в которых он всегда был центральным действующим лицом. Он на ходу импровизировал комические ситуации. Зрители стонали от накатывающих волн безудержного смеха. Однажды одна из его племянниц громко спросила:
– Стрею (дядя)! Чому же ви приходите на складану, як жебрак?
Следовал молниеносный ответ:
– А я одягаюся так, шоб писля складане, як впасти, шоб таки не дуже замастетеся! (А я одеваюсь так, чтобы если после поправки упасть, то чтобы не очень запачкаться).
Следовал взрыв смеха, больше напоминающий рыдания.
Подвыпив, он любил пританцовывать, отпускать беззлобные шутки, иногда и над самим собой. В селе стали притчей во языцех его слова, сказанные на одной из свадеб:
– Кажуть, що на весiллях дают хрустики. На скiлькох весiллях був, хрустикiв ще не бачив. Всi весiлля кiнчаються голубцями (Говорят, что на свадьбах дают пряники. На скольких свадьбах был, пряников еще не видел. Все свадьбы заканчиваются голубцами).
Это была его своеобразная самоирония. Между тем, на самом деле он все прекрасно видел. Видимо, таковой была его позиция в психологической самозащите от действительности, с которой он вынужден был считаться.
Однажды, примерно в десятилетнем возрасте, я нечаянно стал свидетелем беседы Дидэка, Пилипа и Андрея Навроцких, вместе искавших счастье в Канаде. Мы с Макаром, младшим внуком Пилипа, слушали разговор трех стариков на английском языке. Более получаса они не произнесли ни одного слова на родном языке.