Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
Последовавший разбор полетов имел эффект. Деньги в своей жизни я больше никогда не воровал. Мне было тогда пять лет. Алеше, Ване Горину и Жене Ткачуку было соответственно 13, 12, и 11 лет.
Будучи школьником, я однажды пошел к, жившему напротив Адольфу. На расчерченном куске картона друзья играли в шахматы. Шахматы, оказывается, вырезал из вербы Женя Ткачук. Я потерял покой. Наточив нож, я без конца вырезал шахматы. Но мои шахматы, в отличие от Жениных, все были разного роста. Степень их изящества оставляла желать лучшего. На доске они не стояли, валились в разные стороны. Но я не успокаивался и не унывал. Рогатки и пистолеты я научился вырезать быстро и красиво. Главными
Возле одного из строившихся домов я нашел довольно крупный кусок крейды (мела). Вспомнив, увиденный в киножурнале сюжет о работе скульптора, я принес мел домой. Вооружившись ножиком, я сел на крыльцо и стал творить. Мама, увидев вокруг меня слой отходов моего производства, тщательно смела меловую крошку и пыль и окатила крыльцо ведром воды. А меня выдворила творить на улицу, разрешив присесть на край канавы.
Я старательно вырезал глаза, очертил нос, брови, губы. Но мое творение меня не удовлетворяло. Оно было плоским и напоминало больше наскальный рисунок доисторических предков, нежели скульптуру. За моими творческими потугами меня застиг Женя Ткачук, уже студент Сорокского техникума механизации. Там же в Сороках, в том году заканчивал учебу в медицинском техникуме Алеша. Я гордился, что мой брат будет работать фельдшером, как Дюня.
Понаблюдав за моими муками творчества, Женя молча взял из моих рук мел и нож. У меня захватило дыхание от досады и негодования. Женя почему-то стал беспощадно кромсать мой кусок мела. Осколки уже усеяли землю вокруг, когда я увидел, что мой кусок мела приобрел нос. Затем появились губы, но не такие впалые, как получались у меня, а как настоящие! Потом Женя встал сбоку от меня. Потом снова стал спереди.
Вдруг я увидел, что меловая голова похожа на мою! Точно! Нос, глаза точь-в-точь! Наконец Женя поскреб ножом мою голову и протянул её мне. Меловый, я был похож на меня, настоящего! Вот только ушей не было. На уши не хватило крейды. Но я был доволен этим обстоятельством. Уши мои доставляли мне массу хлопот. Большие и оттопыренные, они повторялись и на моих фотографиях. Даже родственник Сережа Мищишин нарисовал меня с огромными ушами. У меня надолго портилось настроение после того, как меня фотографировали или, еще хуже, стригли.
Благодарный, я спросил Женю:
– Этому вас в техникуме учат, да?
Женя тщательно вытер белые от мела пальцы листом лопуха и ответил совсем непонятно:
– Этому не учат.
– и улыбнулся, непохожей на чью-либо, присущей только ему, редкой, с характерным детским прищуром, своей улыбкой.
Женя ушел до горы. Я оставался в недоумении:
– Если не учат, откуда он знает, как правильно вырезать?
Тем же летом Алеша сдал экзамены и стал фельдшером. Приехав домой, снял рубашку, часы и попросил меня слить ему из кружки. Но вода полилась мимо Алешиной шеи, когда, скосив глаз я увидел на рейке забора его "Победу". Часы Алеша носил уже второй год. Иногда разрешал одеть их на мою руку. А я спал и видел "Победу" моей.
А сейчас часы лежали на рейке забора. Циферблат часов был разрисован. Да еще как! Синее море! Голубое небо! Яркое солнце, желто-зеленый остров! А на острове растет пальма!
– Ты что! Другие часы купил?
– спросил я с тайной надеждой.
– Нет! Это Женя Ткачук расписал. Нравится?
Он еще спрашивает! А в голове моей уже мельтешил рой вопросов:
– Чем он рисовал? Какими красками? Где он взял такие маленькие щеточки?
Мы долго называли кисточки для рисования щеточками.
– Это масляные краски. Кисточки Женя делает сам. Но больше всего он рисует иголкой.
На следующее лето Алеша привез с целины часы "Кама". "Победа" с морем, островом и пальмой перекочевала на мою руку. Часы я снимал, только когда надо было мыться. Смею заверить: часы со своей руки в те годы я снимал редко.
Из песни слова не выкинешь. После окончания Сорокского техникума механизации и электрификации сельского хозяйства, Женю в числе нескольких сверстников вызвали для прохождения контрольного медицинского обследования в Окницком райвоенкомате. После прохождения медицинской комиссии, группа Елизаветовских призывников построилась в шеренгу в кабинете военкома, который после уточнения документальных данных, образования и состояния здоровья распределял будущих воинов по родам войск.
Во время собеседования военком куда-то отлучился. Кто-то из ребят стащил со стола военкома несколько бланков повесток для призыва в ряды вооруженных сил. Но это событие не было единственным приключением "группы товарищей" из Елизаветовки.
Франц Чайковский, падавший в школе в глубокий обморок во время профилактических прививок и других уколов боялся вида крови. Однажды, когда в школе проводили прививки то ли против оспы, то ли против туберкулеза, Франц упал в тяжелый обморок, шок. В течение получаса Франц лежал в классе на полу мертвенно-бледный, со струящимся по лицу обильным потом.
Вновь назначенного в наше село фельдшера Дюню успокаивало только то, что Франц в состоянии шока старательно жмурил глаза и держал сильно сжатыми кулаки так, что косточки на суставах пальцев были совершенно белыми. При всем этом Дюня, как ни старался, не мог открыть Францу рот, чтобы влить лекарство.
Из опасения выкрошить зубы, фельдшер прекратил попытки открыть рот Франца с помощью металлической ложки. Ограничились долгим держанием у носа ваты, обильно смоченной нашатырным спиртом. Но даже нашатырный спирт не мог помочь Францу открыть глаза. Глаза Франц открыл лишь после того, как в классе появились, жившие по соседству через забор от школы, родители. Но глаза Франц открыл тогда тоже по особому. Сначала открыл один глаз, осмотрелся и, увидев маму, открыл второй глаз и сел.
Но ещё больше Франц боялся армии. Сейчас, в военкомате, Франца волновали два вопроса: когда возьмут в армию и как избежать призыва. Жук (Ваня Горин), двоюродный племянник Жени Ткачука сказал, что знакомый офицер ему по секрету сообщил: в армию всех берут на следующей неделе.
Франц Чайковский медленно осел на длинную скамейку в коридоре медицинской комиссии и побледнел. Заметивщий его бледность, Ваня с присущей ему серьезностью, поделился спасительной информацией:
– Чтобы не взяли в армию, надо проглотить двадцать копеек и пожаловаться хирургу, что часто и очень сильно болит живот. Возьмут на рентген и освободят от армии вообще.
Все стали шарить по карманам. Двадцати-копеечная монета нашлась быстро. Франц спешно сунул монету в рот и попытался проглотить. Монета не шла. Франца одолела рвота, глаза покраснели, казалось, готовы были выскочить из орбит. Помогла кружка воды. Франц с облегчением почувствовал, что монета пошла по пищеводу. Через несколько минут елизаветовским призывникам было приказано раздеться и пройти в другой коридор для медицинского контроля.
Благополучно прошли всех врачей. Последним был Егор Захарович Черкашин, осматривавший призывников как хирург. Как только Франц приблизился к нему, почувствовал головокружение и приступ тошноты.