Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
– Подойди ближе! Еще! Опусти трусы! Ниже! Ещё ниже! Так! Кашляй! Повернись! Наклонись и раздвинь ягодицы!.. Ты что, нагнуться не в состоянии? Что с тобой?
Франц повернул к врачу белое, как стенка, лицо:
– Живот очень сильно болит. Желудок. Язва...
– Рвоты кровью не было? Стул черный?
Франц согласно кивал головой, не очень понимая, который стул черный.
Черкашин вызвал старого, еще довоенного терапевта Недопаку. Тот уложил Франца на кушетку. Сосредоточенно щупал живот, заставил показать язык, зажмурить глаза.
– Похоже
Франц отрицательно замотал головой.
Рентгенкабинет был рядом, через дорогу. Франца отправили туда с направлением, на котором вверху крупными буквами было написано: Cito! (Немедленно!). Минут через пятнадцать в кабинете хирурга появился врач рентгенолог с большим листом мокрой пленки. Приблизившись к уху Черкашина, рентгенолог вполголоса что-то объяснял. До уха Франца донеслись слова: на выходе из желудка, двенадцатиперстная кишка...
– Подойди поближе! Стань смирно! Что ты проглотил? Какую монету?
Франц чуть слышно прошептал:
– Двадцать копеек.
Все ребята наблюдали захватывающее зрелище. Такое и в кино не часто увидишь! Глаза Вани Жука поблескивали из под густых ткачуковских бровей. Лицо его было самым серьезным.
– Та-ак! Не хватает, что ты симулируешь, так ты еще и занимаешься членовредительством, чтобы не отдать долг Родине? Сегодня же на операцию. Если найдем монету, сядешь в тюрьму надолго, больше чем служба в армии! Понял?!
– Понял... В армию...
Где-то внутри Франца что-то громко заурчало. Он схватился за живот. Согнувшись в три погибели, едва успев одеться, без спроса и разрешения вылетел из кабинета. Черкашин вытащил папиросу и, откинувшись на спинку стула, закурил.
– Антракт пятнадцать минут.
– серьезно сказал Егор Захарович, выпуская густой табачный дым.
Черкашин оказался неправ. Не прошло и десяти минут, как дверь в кабинет хирурга открылась. Вошел Франц, неся на вытянутой руке, как драгоценность, злополучную монету.
– Что ты мне копейку даешь? У меня свои есть! Будем резать и вытаскивать ту, что в желудке!
– Это та самая... Я её хорошо отмыл.
Лицо Черкашина стало наливаться густой краснотой. Сохраняя серьезный вид, написал повторное направление на рентген. Франц исчез.
Через минут пятнадцать снова появился рентгенолог с мокрой пленкой. Выглядел он растерянно:
– Ничего не понимаю, Егор Захарович! Я крутил его и так, и этак. Даю голову на отсечение, что монета была в желудке, самое большее, она могла пройти в луковицу двенадцатиперстной кишки. Непонятно...
Подошедший терапевт Недопака, мельком посмотрев на пленку, тихо и серьезно сказал:
– Вот это вегетатика! Урсус морбо (медвежья болезнь).
– Такое не часто бывает в медицине.
– через много лет сказал Егор Захарович Черкашин, главный врач, повествуя эту историю своему заместителю, моему брату Алеше, узнав что он родом из Елизаветовки.
Довольные, кроме Франца Чайковского, своей выдумкой и приключениями, будущие ратники вернулись в тихую Елизаветовку. Примерно через неделю, не зная, что в тот злополучный день Женя Ткачук был в отъезде, ребята решили пошутить. В расщелину кола возле калитки вложили повестку. Писарским каллиграфичеcким почерком в повестке было предписано: призывнику Ткачуку Евгению Марковичу надлежит явиться в Окницкий военный комиссариат для призыва в ряды вооруженных сил СССР.
Повестку обнаружила соседка Ткачуков, пришедшая к Анне Тимофеевне по другим делам. Она-то и прочитала повестку вслух. Первой реакцией на повестку стали причитания Анны Тимофеевны. С тяжелыми думами опустил седую голову старый Марко Ткачук. До сегодняшнего дня у родителей теплилась надежда, что военкомат учтет пожилой возраст родителей и Женя будет освобожден от службы в армии.
Уточнили дату призыва в повестке. Ехать в армию сыну надлежит уже завтра, на закате. Надо спешить! Помогли соседи. Примчались на мотоциклах зять Ткачуков, муж старшей сестры Саши, Павло Навроцкий и, живший ранее у Ткачуков на квартире, колхозный механик Иван Демянович Венгер. За ними потянулись остальные родственники.
Племянник Марка Павло, сын Юрка, самого младшего из братьев Ткачуков, работавший в колхозе виноделом, привез на тачке бочонок вина. Зарезали телку, которую Марко мечтал видеть дойной коровой, порезали и ощипали кур и петуха на холодец. Две соседки спешно побежали в магазин. Скоро принесли рис, гречку и кильку в томатном соусе. Бочонок с самогоном предусмотрительный Марко хранил на дне приямка в самом углу стодолы под толстым слоем половы и соломы.
Сбежавшиеся на помощь, как это издавна принято в селах, соседки заканчивали крутить голубцы, уже варился холодец, когда с нижней части огорода, примыкающего к оврагу и мосту, по широкой, разделяющей огород, тропке вернулся из поездки сам Женя Ткачук. Увидев множество мельтешащих во дворе людей, остановился, как вкопанный, застыл:
– Отец?
Но седая голова старого Марка возвышалась над группой мужиков, выбиравших место для брезентовой палаты.
– Мама?
Анна Тимофеевна возилась в кругу женщин у плиты.
Соседка молча протянула Жене повестку. Прочитав, Женя словно окаменел. В памяти всплыли ворованные бланки повесток с печатями. Ему хорошо был знаком почерк, которым была написана повестка! Даже подпись военкома оказалась так знакомой! Он знал, чей этот почерк и чья подпись с мудреными завитушками.
Что делать?! Первым желанием было намерение пойти к, написавшему повестку, другу. Поговорить. Но телочки уже нет в живых, холодец варится, голубцы закипают, родственники и соседи продолжают прибывать на помощь. С колхозного тока привезли столбы, доски и рейки для возведения палаты. Зять Павло Навроцкий, возглавлявший мужиков, копавших ямы для столбов, увидя враз посеревшее лицо Жени, успокаивал:
– Не переживай так сильно, Женик! Армия не фронт! Я на фронте был, сколько немец нас бомбил, сколько раз прощался с жизнью и, ничего! Выжил! Вернулся! Вернешься и ты! Сейчас армия веселая, войны нет.