Вдова Его Величества
Шрифт:
Пудра.
Тени. И румяна. Липкая помада, которая будто склеивает губы.
Платье из тяжелого темно-зеленого бархата завершило образ.
Что ж, теперь Катарина похожа на себя саму, прежнюю. И в глазах Джона она прочитала одобрение. Правда, самой Катарине до боли хотелось вцепиться в эти глаза. Но она сдержалась. И ответила улыбкой на улыбку. И поклон приняла, как должное.
— Ваше Величество… позвольте выразить свой восторг. Вы, как всегда, великолепны, — Джон коснулся губами кончиков пальцев.
— Как и вы.
А ведь одно время эти поцелуи, вполне себе укладывавшиеся в рамки этикета, заставляли сердце Катарины сжиматься. И пудра хорошо скрывала не только веснушки, но и предательский румянец.
— Видите, как много у нас общего, — Джон так и не выпустил руку. — Мне сказали, что вам пришлось путешествовать в не самых приятных условиях. Я прошу прощения.
— Невзгоды закаляют.
Он все еще красив. Пожалуй, слишком красив для человека, быть может, мать его, ставшая причиной гибели второй королевы, в чем многие усмотрели высшую справедливость, и вправду была не совсем человеком.
— Что ж, рад вам сообщить, что время их минуло.
Он подвел Катарину к столу.
Личные покои.
Небольшая комната в темных тонах. За витражным стеклом — рыцарь, повергающий дракона — отгорает закат. И драконья кровь выглядит слишком уж яркой, почти настоящей.
Катарина закрыла глаза.
Она не погибла.
Она… ведь чудо не может погибнуть. И Катарина сделала флейту, заплатив за нее ту цену, которую мир назвал. А раз мир уцелел, то и Джио… вряд ли это настоящее ее имя. Но какая разница.
Катарина опустилась на стул.
Есть хотелось. Тело слабо, а запахи дразнили. Генрих тоже любил поесть. И здесь с ним у Джона много общего.
Она бросила на колени белоснежную салфетку. Налила рыбного бульона, в котором плавали полупрозрачные нити мяса. И справилась с тошнотой, что вдруг подкатила к горлу.
А вот Джон почти не притронулся к еде.
Сидел.
Смотрел. Рассматривал. Пил вот еще… пьяный Генрих делался просто невозможен. Он то требовал признаний в любви, то упрекал, то принимался говорить, насколько повезло Катарине. А Джон? Прежде он говорил, что вино не добавляет мужчине мужества. Выходит, тоже лгал?
Катарина отломала кусочек сухой лепешки, который обмакнула в густое рагу. Мясо тушили так долго, что сделалось оно не просто мягким — растворилось, как и дикий чеснок, и морковь, образовав одну темную острую массу.
Генриху такое нравилось.
Зубы болели. Но он с детским упрямством не желал менять их на фарфоровые.
— Ты ни о чем не хочешь меня спросить? — Джон отставил бокал и руки сцепил, поставил на стол локти, подался вперед.
— О чем?
— Не знаю… — он пожал плечами. — Обо всем?
— Ты отменишь свадьбу?
— Зачем?
— Не знаю…
— Катарина, ты чудесная женщина. Ради любой другой я не стал бы прикладывать и трети усилий.
Польщенной Катарина себя не чувствовала.
— Но ты понимаешь, что этот брак Совет точно не одобрит.
— А моя сестра?
— Почему бы и нет? Теперь, когда твой отец перестал мешать, она вполне себе неплохой вариант. Молода. Красива. Здорова, как утверждают все мои целители. Она родит прекрасных детей. А большего от нее и не требуется.
— Тогда зачем тебе я? — Катарина попробовала вино и отставила бокал. — Я не слишком молода, уже далеко не так красива.
— Ты умна. И добра. Ты была мне другом. Единственным, пожалуй, другом, который и вправду верил, что эта дружба возможна.
Джон поднялся и обошел стол.
— А еще ты была мечтой. Помнишь нашу первую встречу? Я удивился. Ты так разительно отличалась от тех девиц, которых обычно выбирал отец… хрупкая насмерть перепуганная девочка, которой по прихоти судьбы досталась корона. Все вокруг видели, что ты не справишься с ней. Все только и ждали, когда ты оступишься и уничтожишь себя и твоего отца. Но они ошиблись. Ты оказалась куда сильнее, чем казалось. Пять лет… целых пять лет…
…каждый день из которых был мучением. И как Катарина не понимала этого прежде? Ведь даже там, в Королевской башне, когда она сумела-таки справиться со страхом, было легче.
Джон наклонился.
Пахло от него вином и духами, женскими.
— Ты стала моим наваждением. Ты подходила по возрасту мне, но кем я был? Наследником, слишком взрослым, чтобы держать его вдали от дворца. Слишком нужным, чтобы избавиться. Слишком… опасным.
Сердце замерло.
А если… Катарина будет сопротивляться, хотя этого Джон точно не простит.
— Я пришел к тебе, думая, что умираю. Пришел, чтобы рассказать о своей любви, попросить о поцелуе… об одном лишь поцелуе… я тоже был молод и романтичен, и глуп, если подумать, да?
— Нет.
Пальцы его гладили шею, пересчитывая позвонки, они касались волос и отступали, осторожно, мягко, опускаясь до самого края ткани.
— А ты меня спасла. Конечно, это не избавило меня от заточения, но знать, что ты рискнула нарушить его приказ… что навлекла на себя высочайший гнев… не побоялась… остальные шлюхи скорее всего просто добили бы, да…
Джон наклонился ниже, и теперь горячее его дыхание опаляло кожу.
— А потом однажды меня навестил твой отец. И предложил помощь.
Катарина заставила себя сидеть.
Просто сидеть. Закрыть глаза. Унять дрожь.
— Он лучше, чем кто бы то ни было, чуял перемены… и ладил с иными. Удобное свойство…
— Те… существа…
— Он научил меня видеть больше, чем обычные люди. Ты была бы удивлена, узнай, сколько всего происходит под самым носом… Сиддард впал бы в ярость. Его ненависть к иным тем смешнее, что и сам он не в полной мере человек, — Джон отстранился и отступил. — Еще не время, дорогая… но не волнуйся, я не позволю тебе потеряться.