Вдова живого мужа
Шрифт:
— Няня! — крикнул Подорожанский, делая вид, что не замечает Янековых раздумий. — Ты не помнишь, где мой институтский костюм?
— Дак в шкапе, батюшка, куда ж ему деться?
— Неси!
— На что он тебе? — Виринея Егоровна перевела взгляд с Подорожанского на застывшего Янека и кивнула: — Бегу, родимый, несу!
Янек все ещё не понимал причины их суеты, пока из шкафа не был вынут со всеми предосторожностями дорогой черный костюм, сшитый, судя по всему, ещё в начале века.
— Не успели мне сшить этот костюм, как я из него вырос, — вздохнул профессор. — Буквально за два года набрал "солидности" килограммов на десять… Примерь-ка ты, дружок, может, тебе подойдет?
— Алексей Алексеевич, — растерялся юноша, — я не могу!
— Можешь! — рассердился тот. — Что же мне его, на барахолку нести? А у тебя девушка появилась. Примеряй, не зли меня!
Пиджак оказался Яну немного великоват, а брюки коротковаты.
— Брюки-то я в момент удлиню, — заглянула ему в глаза Виринея Егоровна. — Бери, Янек, Алеша тебе от чистого сердца дарит! А от меня галстук прими, давай я тебе его бантом завяжу… Гляди, Алешенька, какой красавец! Перед таким любая девка не устоит!
За обедом они засиделись. Ян давно чувствовал себя своим в доме профессора и, хотя старался не злоупотреблять гостеприимством старших товарищей, бывал здесь с удовольствием, восполняя этими встречами тоску по домашнему теплу, которого у него давно не было.
В половине шестого Ян должен был встречаться на условленном месте с Таней. Времени у него оставалось совсем мало, и Ян предложил Подорожанскому отправиться вместе.
Девушка стояла на самом ветру, не догадываясь хотя бы спрятаться в подворотне, а когда мужчины подошли поближе, они увидели, что лицо у Тани залито слезами, и она продолжает тихо плакать, всхлипывая как ребенок.
— Янек, — она посмотрела на него своими большими глазами, в которых плескалось отчаяние, и перевела взгляд на профессора. — Здравствуйте… Я выскочила на минутку, предупредить, чтобы меня не ждали. Моя мама… Она заболела, я не могу её оставить.
— Что с вашей мамой? — мягко спросил Подорожанский.
— Не знаю, — даже в неверном свете уличного фонаря было видно, как покраснела Татьяна; она вообще легко краснела и оттого смущалась ещё больше. — На первый взгляд у неё все здоровое: печень, сердце, почки, но она слабеет день ото дня, а я ничего не понимаю в медицине…
Ян, обычно спокойный и легко забывающий огорчения, от волнения девушки и сам разволновался. Он взял её за руку:
— Не стесняйтесь, Танюша, мы ведь не случайные прохожие, а профессор Подорожанский — светило советской медицины.
— Правда? — Татьяна обратила сияющие глаза на Алексея Алексеевича, но тут же спохватились: — Вы ведь собрались на праздник, а тут я со своими бедами…
— А у нас есть свободных минут пятнадцать, — обратился профессор к Яну, как будто тот, а не он, был старшим.
— Конечно, Алексей Алексеевич, если мы и ненамного опоздаем, нам все равно будут рады!
В небольшой комнате на застеленной кровати лежала женщина в темно-зеленом шерстяном платье с наброшенной на ноги изрядно потертой беличьей шубкой. На её бледном как мел лице выделялись такие же большие, как у Татьяны, глаза, только не серо-голубые, а скорее, серо-зеленые. Пряди красивых русых волос, уложенные, очевидно, прежде в безукоризненную прическу, теперь в беспорядке падали на мраморный лоб.
Она напоминала утонченный изысканный цветок с надломленным стеблем, и выглядела скорее старшей сестрой Татьяны, чем её матерью.
— Господа, вы ко мне? — прошептала она и сделала попытку подняться. — Неудобно, я так некстати расхворалась…
— Лежите, лежите, — Подорожанский привычным жестом взял её за запястье и, вытащив из жилетного кармана часы, принялся считать пульс.
— А вы — кто? — спросила его мать Татьяны.
— Врач.
— Но у меня ничего не болит. Просто временами кружится голова…
— И в обмороки падаешь! — всхлипнула Татьяна.
— Танюша, зачем ты об этом говоришь? Обычная женская слабость!
— Извините, сударыни, — проговорил Подорожанский, — мне нужно сказать два слова наедине моему молодому другу.
Они вышли в общий коридор, странно пустой для коммунальной квартиры и этого времени суток.
— Ян, одна нога здесь, другая там, лети ко мне домой! Захвати мой докторский чемоданчик и скажи Егоровне, пусть нальет в банку горячего бульону, да пирогов завернет. Проследи, чтоб укутала потеплее…
— Алексей Алексеевич, — высказал удивление Ян. — Впервые вы меня к больной близко не подпустили! Разве моя помощь вам больше не нужна?!
— Твоя помощь нужна тысячам других больных, — потрепал его по плечу профессор, — а здесь… У Танечкиной мамы типичное истощение, отсюда и голодные обмороки. Ее кормить надо, батенька!
Виринея Егоровна просьбе Подорожанского не удивилась, быстро приготовила все необходимое и вручила Яну. Он в который раз подивился расторопности и сообразительности старушки.
Когда он, запыхавшись, вошел в комнату Филатовых, профессор о чем-то оживленно беседовал с матерью Татьяны. Вернее, Подорожанский рассказывал что-то веселое, а женщина с улыбкой кивала. Сама Таня сидела на стуле, так и не сняв пальто. Профессор поднялся навстречу Яну, забрал все, что тот принес и скомандовал:
— Живо бери Татьяну, и через минуту чтобы вас здесь не было!
— Но я не могу оставить маму одну, — запротестовала девушка.
— То есть как это "одну"? — нахмурил брови Подорожанский. — Вы меня за человека не считаете? Или моего профессорского звания недостаточно для того, чтобы посидеть у кровати Александры Павловны?!