Вдребезги
Шрифт:
– Держи, урод, – сказал Треугольник в своём чёрном блестящем спортивном костюме и плюнул на Мишу. Взял и плюнул.
– Держи, урод, – повторила шатенка и тоже плюнула.
Больнее всего было осознавать, что сраная поломойка всё это видела. И не только она. Может, она даже ухмылялась, когда кто-то в него плевал или ставил подножку, или толкал в спину, или сбрасывал его куртку с вешалки на пол.
Миша заревел в голос, прижимая к себе рюкзак и сменку. Сил сопротивляться не было, поэтому он
– Здравствуйте, Валерия Дмитриевна! – крикнул толстяк. И все тоже стали здороваться.
Мише было стыдно, он понимал, как выглядит, и чувствовал, что краснеет. Хоть он ещё и не видел лица физручки, но знал, что сейчас она посмотрит на него с отвращением, закатит глаза, недовольно запыхтит…
– Стройся, – проскрежетала она устало. – Сегодня у нас нормативы.
Странно, но она как будто ничего и никого не замечала. И не стала требовать у Миши Новикова, чтобы тот быстрее переоделся, а они его подождут… Нет, она пошла отмыкать спортзал, и повела строем всех туда, а сам же мальчик торопливо пошёл переодеваться.
Урок прошёл обычно. Его особо не материли и не пинали, были заняты кривозубым -он запнулся о собственные шнурки, чем и заслужил порцию насмешек. Миша особо не радовался, но в то же время и был рад, что от него хоть на немного, да отстали.
Когда урок закончился, он не побежал вместе со всеми в столовую, да и в раздевалку тоже не побежал, а встал у подоконника, ожидая, когда же все выйдут. Девочки, проходя мимо него, хихикали, мальчики – хмыкали. Казалось, пока жить можно. Через некоторое время поток проходящих мимо стал редеть, и Миша пошёл в раздевалку.
«Ага», – подумал мальчик и снова оказался на грани истошного плача. Его рюкзак валялся на полу, как и один ботинок. Второго, конечно, не было. Звенящая безысходность стала душить его, снова застилая слезной пеленой глаза. Он бросился к рюкзаку – расстёгнут. Стал рыться и наткнулся на что-то вроде комков земли…
Дверь в раздевалку открылась, отчего Миша чуть не подпрыгнул.
– Желток, – позвал его толстый.
Миша молчал, выбрасывая застарелое собачье дерьмо из рюкзака, слёзы катились у него по щекам, а рот беззвучно искривился.
– Желток! – повторил толстый.
Миша продолжил игнорировать этого ублюдка.
– Слышь, ты чё молчишь, Желток! – заорал толстяк. – Ты оглох?
Он быстро забежал внутрь и пинком выбил рюкзак из рук у Миши.
– Да отстань ты от меня! – заверещал Миша и заревел в голос. – Что тебе нужно? Что?!
Потом он убежал. Убежал, и всё. Бросив ботинки, бросив рюкзак. Он видел, с каким ехидством смотрели на него старшеклассники и старшеклассницы. И чувствовал себя таким одиноким, таким униженным. Таким одиноким. Таким одиноким!
В этот день они больше не издевались над ним, ведь до слёз его же довели, дело сделано. Хотя и на математике, и на физике, он чувствовал, как на него пялятся его мучители. И пристальнее всех смотрел тот человек, который придумал ему кличку; который придумал ему подкидывать дерьмо; который тыкал его карандашом в спину по средам, оставляя красные точки на его рубашке…
……….
СЕГОДНЯ
8.
Михаил замолчал, вертя в руках смятую пачку сигарет, но продолжал смотреть на пистолет, дуло которого легонько подрагивало.
– Ну и что Вы молчите, доктор? – резко спросил Михаил. – Я в седьмой палате с мечтой о хит-параде… Я буду прыгать на кровати, можно?
– Как хотите, – согласилась Светлана Алексеевна, отсчитывая время до прихода Садовских. Неадекват рассказывал про своё детство где-то минут пятнадцать, не меньше. – Ужасная история.
Михаил вымученно рассмеялся, но ничего не ответил.
– Может, Вы мне ещё и сочувствуете?
– Я Вам сочувствую… Как я могу звать Вас? – спросила докторша.
– Никак меня не зовите, – буркнул он. – Я же никто. Давайте, говорите что-нибудь.
Он машинально направил ствол на неё, из-за чего она беспокойно заёрзала.
– Вам надо отпустить прошлое, – аккуратно сказала Светлана Алексеевна, пытаясь добавить в голос мягкости. Ну и, конечно, не смотреть на него своим тяжёлым взглядом, а то он в ней четвёртую дыру проделает. – Иначе Вы не сможете быть счастливы.
– Я и так не смогу, идиотка тупая, – он бросил скомканную пачку на пол и достал почти
идентично смятую упаковку обезболивающего. Покрутил в руках, с интересом разглядвая трещинки на упаковке, будто видел в это й упаковке себя самого.
– Хорошее средство, – сказал он и кивнул. – Но дорогое… Ты бы только знала. То есть, Вы.
Она не была психиатром, но ей и не надо было им быть – перед ней агрессивный стопроцентный шизик. Эх, а ведь могла бы нежиться с любимым, а не сидеть тут, пытаясь не смотреть на раззявленный рот своей мёртвой секретарши.
– Какой у Вас диагноз? – спросила она, готовясь к взрыву его эмоций.
– Это уже не важно, – отрезал Михаил. – Я думаю, что всё кончено для меня.
Он быстро приставил пистолет к виску и скосился на неё.
«ДА! ДАВАЙ, УРОД ВОНЮЧИЙ, СТРЕЛЯЙ!!! ВЫСТРЕЛИ, НУ ВЫСТРЕЛИ, ТОГДА Я БУДУ ПРИХОДИТЬ КАЖДЫЙ ДЕНЬ НА АВТОВОКЗАЛ И ДАВАТЬ ПОТРОГАТЬ СЕБЯ ЗА СИСЬКИ ВСЕМ ЖЕЛАЮЩИМ БОМЖАМ! ВЫСТРЕЛИ, УМОЛЯЮ!»
– Вы хотите, чтобы я выстрелил? – спросил он спокойно.
– Нет, – ответила она. – Вы должны… жить. Понимаете.