Вечера барона Мюнхгаузена
Шрифт:
Но возвращаюсь к услуге, оказанной англичанам моей пращой. Мы сидели с генералом Эллиотом за завтраком, который, правду сказать, был превосходен, когда на наш стол неожиданно упала вражеская бомба. Генерал, как это сделал бы каждый на его месте, убежал, а я схватил бомбу и, прежде чем она успела разорваться, отнес ее на пустынное место на краю крепости. Не успел я передохнуть после этого, как внимание мое привлекло какое-то движение у неприятеля. Взбежав на высокую скалу, я направил туда подзорную трубу. И что же оказалось? Английский генерал и английский полковник, с которыми лишь накануне мы прекрасно провели вечер, оказались захваченными в плен во время разведки и сейчас должны были быть повешены.
Раздумывать было некогда. Я схватил бомбу, только что принесенную мною, и при помощи своей пращи метнул ее в неприятельскую группу. Расчет мой оказался правильным: бомба убила всех присутствующих, кроме двух пленников, висевших уже высоко над землею, ибо я приурочил свое движение к моменту, когда их только вздернули. От сотрясения же почвы виселица, разумеется, упала, и повешенные оказались лежащими на земле. Они тотчас же вскочили на ноги, освободили друг друга и бросились к берегу, где без труда нашли испанскую лодку, и через несколько минут мы уже все вместе, после радостных приветствий, продолжали прерванный завтрак у гостеприимного генерала Эллиота.
Боюсь, дорогие друзья и товарищи, что немного наскучил вам сегодня рассказами о подвигах, которые совершил, в сущности, не я, а доставшаяся мне как последнему представителю рода наша наследственная праща. Как видите, славное начало ее деятельности, положенное еще при царе Давиде, имело не менее славное продолжение. А засим – в этот поздний час позвольте пожелать вам спокойной ночи!
ВЕЧЕР ВОСЬМОЙ
Человек, жизнь которого принадлежит охоте и войне, как вы сами знаете, дорогие друзья, должен уметь с одинаковой стойкостью встречать и леденящий холод и сжигающий зной.
Никогда не забуду морозов, которые мне пришлось перенести, когда я, покинув Рим, направился в Россию. Как сейчас вижу больного и нищего старца, которого я встретил где-то в Польше, почти нагого, в то время как я дрожал от холода, будучи одет, конечно, гораздо теплее, чем он. Разумеется, я тотчас же бросил старику свою верхнюю одежду, а сам погнал возможно быстрее своего коня. Путь я совершал верхом, и, к тому же, совсем не зная дороги.
Немудрено, что вскоре я сбился с пути. Настала ночь, и, чувствуя страшную усталость, я остановился среди равнины, сплошь покрытой снегом, и привязал коня к какому-то чуть торчавшему из-под белого покрова пеньку. Сам же лег на снег и от утомления вскоре заснул. Когда я проснулся, в глаза мне ударил дневной свет. Оглянувшись, я увидел себя лежащим среди церковного двора. Вдали виднелись деревенские избушки, а конь мой куда-то исчез. Вдруг я услышал знакомое ржание где-то над собой. Взглянув вверх, я понял все: оказалось, что я лег спать у церкви, сплошь занесенной снегом, а коня привязал к шпилю колокольни, который я и принял за пенек. Теперь, когда снег растаял и я опустился вниз, лошадь моя продолжала висеть там же на уздечке, конец которой был прикреплен к шпилю. Метким выстрелом из пистолета я перешиб уздечку и, таким образом, получил обратно сверху своего коня, после чего беспрепятственно продолжал путь по оттаявшим уже дорогам.
Как ни холодно было мне во время только что описанного путешествия, но эта температура, конечно, не может идти в сравнение с той, какую приходилось мне выносить в то время, когда я вместе с капитаном Фиппсом совершил известную экспедицию к Северному полюсу. Огромные льдины окружали нас со всех сторон, и на одной из таких льдин мне пришлось сыграть как-то довольно трудную роль, о чем я сейчас вам расскажу, если хотите.
Началось с того, что я заметил на глыбе льда двух дерущихся белых медведей и решил их громадными и великолепными шкурами овладеть. Карабкаясь по ледяным выступам и ухабам, я поскользнулся и, не выпуская из рук ружья, упал, причем удар был так силен, что я потерял сознание. Когда я пришел в себя, то увидел, что один из белых медведей держит меня за пояс моих брюк, намереваясь, по-видимому, куда-то унести. Но, к счастью, при мне был вот этот самый складной нож, который вы видите сейчас. Достав его из кармана, я ударил медведя по лапе, отрубив ему несколько пальцев, отчего зверь, понятно, выпустил меня из зубов, ибо начал реветь от боли. Я схватил ружье и застрелил медведя, но громкий звук выстрела разбудил тысячи других спавших на льду медведей, и все это стадо хищных белых великанов направилось прямо на меня.
В одно мгновение я сообразил, что мне надо делать, и, выпотрошив убитого медведя, обрядился в его шкуру и стал поджидать приближающихся зверей.
Медведи окружили меня со всех сторон, старательно обнюхав, но, не найдя ничего подозрительного и считая меня одним из своих сородичей, оставили в покое. Но что делать дальше? Мой небольшой в сравнении с подлинными медведями рост мне не мешал, так как я мог выдавать себя за медвежонка; относительно рева и прыжков я тоже не отставал от своих новых собратьев, но, разумеется, это не могло продолжаться бесконечно.
Как очень часто бывает, на помощь пришли мои знания. Удар ножа в позвоночный столб, как я знал, убивает животное мгновенно. И именно таким образом я ударил между лопаток самого большого из медведей. Он упал мертвым, не издав ни звука. Поощренный этим, я последовательно таким же способом уложил на месте одного за другим всех медведей. Вернувшись затем на корабль и захватив с собою почти весь его экипаж, я привел матросов на место моего Самсонова побоища, где мы поснимали шкуры с медведей и перетащили на корабль, помимо шкур, еще и тысячи медвежьих окороков.
Впоследствии окороками мы наделили почти всех виднейших лордов Англии, а шкуры медведей я отослал в подарок русской императрице, дабы ее величеству и всем придворным ее было во что одеться к наступавшей в то время зиме. Кстати сказать, в ответ, вместе с благодарностью, я получил от императрицы лестное предложение разделить ее ложе и корону. Но вы знаете, что я не честолюбив, и от предложения русской царицы отказался с такою же твердостью, какую всегда проявлял в отношении других, домогавшихся моей близости и предлагавших мне свою руку, королев.
В противоположность весьма холодным путешествиям, только что описанным вам мною, считаю небезынтересным теперь же рассказать вам о самых знойных впечатлениях, какие я испытал именно тогда, когда любознательность моя понудила меня исследовать знаменитую своими извержениями гору Этну.
Не довольствуясь тем, что я несколько раз обошел кругом отверстый кратер этой горы, я решил проникнуть внутрь ее и прыгнул вниз, в воронку. Меня обдало необыкновенным жаром, и горячий пепел и раскаленные угли то и дело обжигали меня, пока я спускался все ниже и ниже. Наконец я услышал стук, грохот, шум, а вместе с тем и голоса, которые – как это ни удивительно, господа, – оказались принадлежащими богу Вулкану и его циклопам, в существование которых я так же мало был бы склонен верить, как и вы, если бы не увидел их собственными глазами.
Теперь у меня нет никаких сомнений в том, что так называемые извержения Этны или Везувия суть не что иное, как масса пепла, вылетающего из кузниц Вулкана (он имеет также отделение своей мастерской и под Везувием). Во время ссор со своими работниками-циклопами Вулкан швыряет в них раскаленными кусками угля, которые они отбрасывают наружу. Вот почему среди пепла эти горы извергают порою и уголь.
Когда я представился Вулкану, он оказал мне необычайно любезный прием. Заметив повреждения, причиненные мне огнем, Вулкан самолично направился к своему аптечному шкапу и принес мазь, которая не только моментально исцелила мои раны, но восстановила даже те места моей одежды, которые были прожжены огнем. Как жаль, что я забыл попросить у Вулкана рецепт этой замечательной мази!