Вечера в древности
Шрифт:
Одну звали My — старое слово, обозначавшее воду, и оно было бы странным именем для лошади, если бы она не использовала каждую остановку для того, чтобы помочиться. Другого звали Та. Он был близок к земле и без конца ее удобрял.
Я отправился в путь через длинную плоскую долину, что вела от Газы к Иоппе [44] и походила на знакомую мне местность. Земля в ней была так же черна, как наша египетская, после того как Нил возвращается в свои берега, меня окружала та же жара, те же деревни и хижины. С той лишь разницей, что на всей дороге я не увидал ни одного лица — ни утром, ни в полдень первого дня. Да и кто бы осмелился приблизиться ко мне? Я ехал с поводьями, обвязанными вокруг пояса, с копьем в одном колчане, с луком и стрелами в другом, со щитом, установленным на луке колесницы, и с коротким мечом в ножнах. Сердитый взгляд на хмуром лице, на голове — шлем, а на груди и спине — накидка вместо кольчуги. Должен сказать, что в те дни мы не знали, как делать кольчугу из металла. Моя была из плотной материи, простеганной полосками кожи, — одеяние такое тяжелое, что в расплату за защиту, которую оно обеспечивало, приходилось изнемогать от жары. И все же я носил его, как дом, вокруг своего сердца. Притом что выглядел я, наверное, устрашающе, мой язык был сух, как кусок старого засоленного мяса, и я едва мог дышать. Моим лошадям и мне на той дороге не попадалось ничего, кроме пустых деревень, и их молчание также дышало в мои уши. Поскольку мы уже обобрали всю округу, нельзя было найти чего-либо. Ни еды, ни скота, ни людей. В нищенских хижинах не осталось ничего, кроме духа каждого из этих жилищ. Я ехал дальше, глядя в сторону холмов по обеим сторонам долины, а ночью, когда разбивал лагерь, я мог видеть огни в укрепленных поселениях высоко на склонах и знал, что жители, покинувшие свои деревни, стоят на страже на их стенах. В долине под теми стенами я остановился у самой дороги и попытался уснуть, и всю ночь слышал, как мое сердце бьется подо мной. Затем, наутро, я вновь пустился в путь навстречу тому же молчанию. Даже голубизна неба походила на стену в вышине — настолько одиноким я себя чувствовал.
44
Йоппа др. егип. библ. — Яфо, др. греч. — Иоппия, совр. — Яффа.
В др. егип. фольклоре отражена история захвата Тутмосом III в XV в. до н. э. этого самого южн. финикийского гор. — порта, много позже перекочевавшая в сборник «Тысяча и одна ночь». Рамсес II построил в Йоппе форт.
И все же эта местность была знакомой и гораздо лучше той, что сменила ее потом. Черная почва уступила место красновато-бурой земле, полной песка и глины, достаточно привычные краски, однако затем на низких холмах стали появляться деревья; вскоре их стало больше, а потом намного больше. Они совершенно не походили на наши высокие пальмы — это были низкие деревья с толстыми, остановленными в своем росте стволами и искривленными ветвями — глубоко несчастные создания, выглядевшие так, будто ветер в каждый день их жизни подвергал их пыткам. Я не чувствовал себя спокойно в этих лесах, да и лошади тоже, а вскоре мы оказались в нашем первом плохом месте. Кустарник стал гуще, и уже не было видно ничего, кроме дороги. Его заросли более густые, чем самый густой кустарник на наших египетских болотах, заполнили пространство рядом с деревьями. Иногда мы пересекали небольшие потоки, почти не замечая этого, так как дорога была настолько грязной, что в колеях постоянно бежала вода. Теперь, чтобы выталкивать колеса из грязи, мне так же часто приходилось слезать с колесницы, как и залезать в нее, покуда в одной из трясин этого мелколесья я не заметил ускользающего крокодила. Это заставило меня вновь взобраться на колесницу. На болоте меня жрала мошкара.
Я чувствовал, что нахожусь не просто в чужом месте, но на войне. В этих низкорослых деревьях пребывал крайне недружелюбный дух, и я гадал, каких животных мне придется встретить здесь — медведей или диких кабанов, и вспомнил разговоры об отвратительных гиенах, обитающих в этой местности. В этом лесу я чувствовал себя так, словно блуждал в брюхе зверя. Обливаясь потом в его тенистой жаре, я ощущал отсутствие Ра и думал: какие чужие Боги могут жить в этой мрачной болотистой земле. Каждый раз, когда маленькая ветка хлестала меня по лицу, мои лошади дергали повозку. Мои страхи пронизывали их, как стрелы. Мы продвигались вперед, прыгая с кочки на кочку и вновь шлепая по грязи. Часто мне приходилось спешиваться и отгонять крокодилов.
Затем эта узкая тропа поднялась над заболоченными землями, кустарник стал реже, а деревья выше. Теперь ехать стало легче, если бы только не огромные корни, протянувшиеся поперек дороги, которые едва не опрокидывали мою повозку, когда я пускал лошадей рысью. Меня окружили устрашающе высокие деревья, и я уже едва различал солнце и лишь чувствовал Его присутствие над их вершинами. Моя голова отяжелела от всей этой давящей гущи нависающих надо мной листьев, а затем я миновал ужасное место, где огромное дерево упало на дорогу. Я увидел, что его корни были почти такими же длинными, как и его ветви, а впадина, оставшаяся в земле, огромная, как пещера, и уродливая, как пасть змеи. Я знал, что вход в Страну Мертвых должен выглядеть так же, как эта яма. Даже черви, копошившиеся у основания дерева, вызвали во мне отвращение, и я задрожал от страха при мысли о грядущем сражении. Обнаженные корни этого дерева заставили меня представить, как выглядело бы мое плечо, если бы мне отсекли топором руку.
Как я боялся этого оружия. Надсмотрщик за Плотниками в нашем отряде колесничих в обработке дерева был волшебником, и теперь я вспомнил, как он рассказывал мне, что черные люди, живущие в лесных зарослях, никогда не срубают дерева, не принеся сперва в жертву цыпленка и не подождав, пока его кровь не стечет на его корни. Затем, после первого удара топора, полагалось прижаться губами к зарубке и сосать, покуда не станешь братом дерева. Но я знал, что никогда не осмелюсь коснуться языком сока этих чужих деревьев. Они были слишком злобными. Когда мы останавливались, мои лошади дрожали, a My не могла больше мочиться или не осмеливалась.
Все же я принялся думать о том гусе, которого мы зажарили на сухих серебристых сучьях в нашей пустыне. Ра подержал каждую ветку в Своей руке и передал ей Свой жар. Если бы я умер в тех песках, я мог бы усохнуть, как мои кости, но никогда бы столько не горел. Тогда как каждое из этих деревьев дало бы пламя выше своего роста. При этих мыслях я представил себе весь тот огонь, что жил в этом лесе, и вновь почувствовал себя городом, через который идут воины.
К вечеру я окончательно выбрался из болот и пересек первую гряду на моем пути, с которой мне открылась местность, какой я никогда раньше не видел. Впереди не было ничего, кроме гор, покрытых лесами. Земли, простиравшиеся передо мной, были столь же не похожи на Египет, как лицо сирийца с его густой бородой отличается от наших гладких щек; вид этого чужого края сдавил мне грудь, исторгнув из нее вздох. Мне не верилось, что я так одинок. На протяжении двух дней мне не встретился ни один караван, идущий в любом направлении, было очевидно, что торговцы не осмеливаются выходить на дорогу, и каждая деревня, которую я проезжал, была пуста. В каком же страхе перед нашим войском они жили!
На следующий день я многое узнал, так как выехал на то место в горах, откуда до Мегиддо можно было добраться тремя путями, что напомнило мне голос моего Фараона, рассказывавшего мне о Тутмосе Третьем. Ибо Он был Царем, пришедшим со Своими войсками к этой самой развилке лишь для того, чтобы узнать, что может добраться до Мегиддо двумя дорогами — длинным северным путем через Зефти [45] или открытым южным путем через Таанак [46] . Между ними был также проход Мегиддо, но он шел через перевал Кармель, к самым воротам города — путь опасный и узкий. „Лошадям придется идти одной за другой, — говорили Его военачальники, — а воину за воином. Наши передовые отряды будут сражаться с неприятелем на другой стороне хребта, а замыкающие все еще будут здесь". Я так долго размышлял о природе этих чужих деревьев и лесов, что, вероятно, оказался среди отголосков слов этих давно умерших военачальников Тутмоса Третьего, ибо знал, что изберу тот путь, которым пошел Тутмос. „Я пойду вперед во главе Своих войск, — сказал Тутмос, — и проложу дорогу следами Собственных ног", — и Он провел основные силы Своего войска через этот проход до того, как Цари Кадеша и Мегиддо были готовы Его встретить, поскольку считали, что Он изберет длинную южную дорогу через Таанак.
45
Зефти др. г. в Ханаане.
46
Таанак др. г. в Ханаане.
Теперь мне предстояло отправиться через проход самому. Если бы я не знал, что через него уже прошло войско, я бы отступил. Холмы были крутыми, а деревья вздымались так же высоко, как колонны Храма в Карнаке. Поэтому в этом лесу было прохладно и непривычно. Дорога все время поднималась вверх, и с одной ее стороны холм нависал высоко вверху, а с другой обрывался так круто, что я видел под ногами верхушки деревьев, и они представлялись не такими, как я ожидал, а мягкими на вид, как подушки. Я ощущал дурноту, и меня тянуло упасть на них — столь властной была душа этих деревьев, звавших меня к себе вниз (а я даже не знал имен их духов!). Я провел в таком лесу всего одно утро, а уже ощущал, что прожил в нем не меньше половины лет своей жизни в Египте, и пока я ехал через этот лес, страх пребывал в моем сердце, не покидая его ни на одно мгновение. Нигде в этом лесу не ощущалась близость солнца. Вместо бледного золота пустыни все вокруг было зеленым, и даже небо в тех местах, где я мог его видеть, по сравнению с голубизной нашего неба над Нилом казалось мне белей. Какими коварными были духи этого леса. Лошади не прекращали ржать, жалуясь друг другу.
Затем мы добрались до той части дороги, где с одной стороны холм резко обрывался вниз, а с другой круто вздымался вверх. Наконец-то я смог увидеть солнце. Мы поднялись над деревьями. Дорога стала такой узкой, что я начал сомневаться — смогу ли протащить по ней колесницу. С одной стороны была каменная стена, а с другой — пропасть, и лошади отказывались двигаться дальше. Мне пришлось отпрячь My, которая была ближе к обрыву, и привязать ее уздечку к хвосту Та, чтобы My могла идти за ним. Колесницу я толкал сам. Так мы продвигались — шаг за шагом, и внешнее колесо повозки, случалось, зависало над пропастью. Находясь сзади, я всей тяжестью наваливался на тот ее край, который был ближе к стене. Можете быть уверены, в ужасе я изрыгал проклятья всякий раз, когда дорогу перегораживал камень и мне приходилось перетаскивать через него колесницу. Еще до того, как мы прошли эту часть дороги, я понял, почему Тутмос Третий был великим Царем.
Да, это было трудно. Ни разу, если мне позволено будет сказать, не вспомнил я о той, другой стене в Месте Истины, где мы взбирались к гробнице Усермаатра, да я и не хотел, чтобы ко мне вернулись эти воспоминания, хотя я был уверен, что страх, в котором я пребывал на протяжении этого путешествия, страх настолько сильный, что он заставил меня думать о себе как о другом человеке, и человеке слабом — так вот, этот страх проистекал из моего презренного молчания, когда Он схватил меня за волосы. Как бы то ни было, к тому времени, как лошади и я выбрались из этого места и вышли на возвышенность, с которой я мог смотреть вперед, я был жалким, обливающимся потом колесничим. Ниже дорога расширялась, и там, на холме, вдали, по ту сторону долины, за зелеными лесами и вспаханными полями, лежал город Мегиддо. Я увидел его сквозь гряду гор, похожих на зубчатую крепостную стену.