Вечерние беседы на острове
Шрифт:
Благоразумнее всего было снять дом. Они так и поступили, поселившись против британского консульства, чтобы шикануть деньгами и блеснуть экипажами и лошадьми. Сделать это было очень легко, имея в своем распоряжении бутылку. Кокуа была смелее Кива и обращалась к дьяволенку за долларами, когда вздумается. В городе их скоро заметили, благодаря их образу жизни, и иностранцы из Гавайи, их верховые лошади и экипажи, прекрасные холоку и богатые ожерелья Кокуа стали предметом разговоров.
Они очень скоро освоились с таитским языком, действительно похожим на гавайский, с изменением некоторых букв, и, научившись свободно владеть им,
На них напало уныние. Они сидели по вечерам в своем новом доме и не обменивались ни единым словом, или же молчание нарушалось внезапными рыданиями Кокуа. Иногда они вместе молились, иногда ставили бутылку на пол и весь вечер наблюдали за движениями тени внутри ее. В такие дни они боялись ложиться спать и долго не могли заснуть. Если один из них вздремнет, то, очнувшись, видит, что другой тихонько плачет в темноте, а то проснется один, другой убежал от соседства бутылки в садик под бананы или побродить при лунном свете по набережной.
Так было раз ночью с Кокуа. Она проснулась, а Кив ушел. Пощупала кровать, его место холодное. Страх напал на нее. Она села. Сквозь ставни пробивался легкий лунный свет. В комнате было светло, и она могла увидеть стоявшую на полу бутылку. На дворе дул сильный ветер, деревья громко скрипели в аллее, падающие листья шуршали на веранде. Среди этого шума Кокуа слышала еще звуки — был ли то голос человека или животного, она разобрать не могла, — печальные как смерть, и они уязвили ее до самой глубины души. Она осторожно встала, распахнула дверь и выглянула в освещенный луною двор. Там под бананами лежал лицом вниз Кив, лежал и выл.
Первою мыслью Кокуа было подбежать и утешить его, но вторая мысль удержала ее. Кив вел себя по отношению к жене как честный человек, как молодец, и ей не следовало в час слабости обращать внимание и конфузить его. Эта мысль побудила ее вернуться домой.
— О, небо, как беспечна, как слаба я была, — думала она. — Гибель грозит ему, а не мне, он, а не я, взял проклятие на душу. Ради меня, ради такого недостойного существа он так близко видит теперь пламя ада и чует дым его, лежа там на ветру при лунном свете. Неужели я так глупа, что до сих пор не догадалась о своем долге или видела и отворачивалась? Теперь наконец заберу свою душу в руки любви, прощусь с белыми ступенями неба и ожидающими меня лицами друзей… Любовь за любовь! Пусть и моя любовь сравнится с любовью Кива! Душу за душу! Пусть гибнет моя душа!
Она была женщина ловкая и оделась очень быстро; затем взяла разменную монету (они всегда имели при себе драгоценные сантимы, так как монета эта употребляется редко, и они запаслись ею в правительственном учреждении). Когда она вошла в аллею, ветер нагнал тучи и луна скрылась. Город спал, и она не знала, куда бы ей повернуть, не знала, пока не услышала чей-то кашель в тени деревьев.
— Зачем вы здесь, старичок, в такую холодную ночь? — спросила Кокуа.
Старик едва мог говорить от кашля. Из слов его она поняла, что он стар, беден и на острове чужой.
— Не окажете ли вы мне услугу? — сказала Кокуа. — Как человек посторонний, как старик, не поможете ли вы дочери Гавайи?
— А, так вы-то и есть колдунья с восьми островов! — сказал старик. — Вам хочется смутить даже мою старую душу? Но я слышал о вас и презираю ваше беззаконие.
— Сядьте и позвольте мне рассказать вам одну историю, — сказала Кокуа. И она передала ему историю Кива от начала до конца. — Я — его жена, которую он купил за спасение души своей, — продолжала она. — Что мне делать? Если я пойду к нему сама и предложу купить бутылку, он откажет; но если придете вы, он с удовольствием продаст. Я подожду вас здесь. Вы купите ее за четыре сантима, а я перекуплю у вас за три. Господь подкрепит бедную девушку!
— Если вы обманываете, я думаю, Бог поразит вас смертью, — сказал старик.
— Поразит, поразит, будьте уверены! — воскликнула Кокуа. — Я не могу обмануть, Бог не потерпит этого!
— Давайте мне четыре сантима и ждите меня здесь, — сказал старик.
Когда Кокуа осталась одна на улице, сердце ее замерло. Ветер ревел между деревьями и казался ей шумом адского пламени. Тени толпились при свете уличных фонарей и казались ей хватающими руками дьяволов. Если бы у нее хватило силы, она убежала бы; если бы хватило голоса, закричала бы, но она не могла сделать ни того ни другого и стояла в аллее, дрожа как испуганный ребенок.
Потом она увидела старика, возвращавшегося с бутылкой в руках.
— Я исполнил вашу просьбу, — сказал он. — Мужа вашего я оставил плачущим, как дитя. Сегодня он будет сладко спать.
Он подал ей бутылку.
— Прежде чем отдадите ее мне, — вздохнула Кокуа, — воспользуйтесь ею и потребуйте, чтобы она избавила вас от кашля.
— Я уже старик и слишком близок к могиле, чтобы пользоваться милостью дьявола, — возразил тот. — Что это значит? Почему вы не берете бутылки? Вы колеблетесь?
— Не колеблюсь, но чувствую слабость. Подождите минутку. Рука не слушается, тело отстраняется от проклятой вещи, — сказала Кокуа. — Одну минуточку только!
Старик ласково посмотрел на Кокуа.
— Бедное дитя! — сказал он. — Вы боитесь. Вы предчувствуете несчастие… Ну, пусть бутылка останется у меня. Я уже старик и на этом свете счастлив быть не могу, а относительно будущего…
— Дайте ее мне! — перебила, задыхаясь, Кокуа. — Вот деньги. Неужели вы считаете меня такою низкою? Дайте бутылку!
— Да благословит вас Бог, дитя! — сказал старик.
Кокуа спрятала бутылку под холоку, простилась со стариком и пошла по аллее, куда глаза глядят. Для нее теперь все дороги были равны: все вели в ад. Иногда она шла тихо, иногда бежала, то громко вскрикивала, то ложилась у дороги и плакала. Ей припомнилось все, что она слышала об аде, и она чуяла дым, видела, как морщилось на углях ее тело.
Под утро она пришла в себя и вернулась домой. Старик сказал правду: Кив спал как ребенок. Кокуа стояла и смотрела на него.