Вечерние лучи
Шрифт:
заполняет соты; в травене
– аж семь раз…
И кажется, что яблоня взлетает
вместе с ними – так пчёлы веселятся и гудят;
в серебре листьев, как ртуть,
растекается сказочный домик…
Хочешь в руки бери; на руках его
построят…
А когда весёлость пройдёт, могут ужалить,
защищая свои тайны.
Неожиданно вспыхнут удивительным Граалем…
крылышки пчёлки в полыхании зарниц…
Поп-старичок,
Молитвой грешных поминает,
Над каждым холмиком читает,
И от него струится свет.
Но голосок, больной и слабый,
Вокруг него толпятся бабы,
Роится всюду детвора,
И я на кладбище с утра.
Попу куличики и яйца
В корзинку с щедростью кладут,
К могилам в очередь зовут,
Как говорят: «За труд – воздайте!»
Могил на кладбище не мало,
Священник трудится устало,
В корзинке – доверху яиц,
А вдовы сыплют корм для птиц.
Мне по понятьям малолетки,
Вопрос покоя не дает:
«Как эти яйца поп умнет?
Да при таком здоровье ветхом?»
Окончен длинный ритуал,
Поп за оградой ризу снял,
Перекрестился в небо кротко,
За ним несут корзины тетки.
Мой взор корзины эти дразнят:
Как много у попа еды,
Прожить он может без нужды,
С доходом поп на этот праздник.
Тут нищий руку протянул —
Поп-старец радостно вздохнул,
Куличик подал и яйцо,
И просиял ему лицом.
Недаром вдовы старца чтут…
И яйца, из муки творенья,
Поп раздарил все подношенья.
Прошло лишь несколько минут:
Осталась в небе стая птичек,
В корзинке маленький куличек,
Одно лишь красное яйцо,
И память встречи с мудрецом.
Смотрю на живописный сей портрет,
Изображён граф Пётр Румянцев:
Расшит камзол и кружево манжет,
Как будто он устал от танцев.
А вместе с тем, история гласит,
Что полководец был с талантом,
Им кубок славы в порохе испит,
В боях с врагом он не был франтом.
Сын Николай и славен, и умён,
Внёс вклад большой в культуру нашу;
В заботах графских этих он
Наш Гомель сделал ещё краше.
Смотрю с восторгом на Большой Дворец, —
Эпоха заполняет душу;
Былое, открывая свой ларец,
Меж нами все преграды рушит.
Ласкает сердце и чарует взгляд
Симфония самой архитектуры,
Где звуки не застыли, а звучат,
Поёт колонн клавиатура.
И красота, как истина, права:
Она светла, понятна людям;
В огне войны – а всё-таки жива,
И жив Румянцев в этом чуде.
Знать, созидал он с верою в народ,
Как сын Отечества, державы,
Деяний тех неоценимый плод
Овеян долго будет славой.
Судьба. И надо быть княгиней,
А сердце сострадания полно
К рабам, с их грубостью невинной,
Им стать людьми в веках запрещено.
Жить с уваженьем к человеку —
Идея одолела её ум.
И даже годы – добрый лекарь —
Ирину не спасли от этих дум.
Аристократка, мать по духу —
Княгиня строит в бремени забот,
Чужую боль приемля слухом,
Больницы и приюты для сирот.
И образ, подвигом прекрасный,
В народных песнях долго не умрёт.
Она своей легендой властно
Нас тоже к состраданию зовёт.
Забыто слово – «состраданье»;
и чувств таких ужнет давно,
хотя в общественном сознанье
оно от Бога нам дано.
Пример для нас Христа страданье,
не всякий может сострадать,
в нём боль и трепет Мирозданья,
готовность боль других принять.
Оно сестрою милосердья
шло в дни войны в госпиталя,
и под огнём с душевной твердью
стремилось боль от ран унять.
Напрасны наших душ старанья,
коль не горит в них боль – звезда.
Ведь в людях чувство состраданья
граничит с мужеством всегда.
Однажды дождливою ночью
Я видела Бога во сне…
Прекрасен и страшен, воочью
Явился он огненно мне…
Лик Божий – гармонии полон,
Такой неземной красоты,
И в ней отражались, как волны,
Жестокости жуткой черты.
И скипетр, и сам, и корона —
Из цвета небесной зари.
Во всём, и в величии трона
Огонь чудным светом горит.
Не то, чтобы пламенем Ада
Он глянул, сказал грозно: «Ты…», —
И в ужасе диком от взгляда
Мои разлетелись мечты…
Мгновенно согнулись колени,
Всем телом я рухнула вниз…
Во власти Вселенского плена
Страданьем вернулась мне жизнь…