Вечерник

Дорофеев Владислав Юрьевич

Мы заехали в тьму-таракань.

Лишь шелест комаров нарушает лесную благодать.

Тепло.

Бродим мы по кромке ночи, бродим в страхе и одни.

Все покойно и порочно.

Демон крутит нас внутри.

Бездна в поле и в лесу, бездна в сердце и в стогу, на поляне впереди, между елок позади.

Страшно очень, между прочим.

Страшно так, что слова нет.

Страшно сверху, страшно снизу, страшно всюду, где нас ждут.

Чу!

Монашеское кладбище в тяжелой чаще: елки и кресты, могилы и цветы.

Нам туда.

Поедем ходко, чтоб успеть нам до зари.

Едем-едем; на пути, видим, бабушка грустит – села старая на пень, и болтает дребедень; слово за слово, и вот – бабка скачет как фагот, между елок, по траве, по дороге – вся в говне; то не бабка, а лесной, гадкий дух, по сути злой.

Едем дальше, наконец, видим камушка хребет, – край чего-то неземного, память батюшки лесного; он колол тот камень словом, он молился здесь весною, он – могучий Серафим и саровский гражданин.

Скрип в лесу раздался свыше, иглы хвойные звенят и о чем-то голосят.

В круг застенчивой молитвы вышел батюшка из битвы: глаз – как раненная птица, горло – как расстроенный рояль, в сердце память и печаль, в голове дорога к раю, дух – как Волга вертикален, сам приземист – как пенек, на корягу он похож.

Вот он сел, заговорил, помолился и застыл; кликнул он медведя, сокола и волка – всем сказал он по словечку, и умчался в чащу леса.

С тех пор Серафимов проговор нависает, как топор.

«Не ходи порой ночной в чащу леса на постой, травы красные не рви, тени пришлые не жги, не женись весенним днем, дуй на воду и в кусты, утром-вечером не лги, тело девичье крести, день последний впереди, очень сильно не грусти, Святым Духом дорожи».

Образ памяти

Огонь в груди горит – как глаз рассвета.

Лебеди души моей, запряженные цугом, тащат карету памяти.

Телу души моей, ах, телу души моей многое неподвластно – впереди и позади, сверху, снизу и кругом, цугом, разом и крестом, в детстве, старости и летом, осенью, зимой, с рассветом, всюду, разом и везде, в желтой огненной листве.

Под небесное кажденье свыше – оглашенных позовут, посвященных назовут, всех на свете призовут.

Внешне всё остается недвижным.

Внешне всё продолжает оставаться недвижным.

Внешне всё продолжает быть недвижным.

Внешне всё недвижно.

2000

Страсть

Е.Нас

драма осени сопроводит,вздымая к небу руки тишины,я призываю листопад на нас —и бесконечный взгляд открытых глаз,в которых трепетание души,и совесть моя стынет и зудит.Поклон, еще один, и занавесзакрылся до утра, и люди вмиграстаяли, как свечи, навсегда,и ты уходишь ночью в города,мне оставляя свой последний крик,в котором обреченный мой ответ.Бульварная весна пришла вчера,в клею ночном деревья и глаза,я руки простираю над рекой,дышу водой и слышу я водой,я обрываю лилии со дна,и звезды вырезаю из огня.Я вынимаю солнца из глазниц,дышу я жабрами твоей души,луны паникадило в вышинекачается в глубинах тишины,достану список страсти из груди,и выпущу на волю, будто птиц.Прости меня, мы не умрем вполне,мы встретимся опять в одной стране,там серафим нам чашу поднесет,и нас уставших и без сил спасет,потом мы проиграем на войне —в ней нет живых и мертвых нет уже.Шелковые тени сотвореньяпадают и падают на нас во мгле,тонкий оттиск одухотвореньянастигает нас в тревожном ясном сне,в поисках безумного твореньяткань рассудка постигаем мы во тьме.Трепет дня почувствуем осенний,хлебом пахнет, кожей, солью, молоком,выпьем чаю с трогательной ленью,и поговорим о чем-нибудь большом,мы устали от пустых сомнений.Слава Богу! Все кончается постом.Листья пали – небо остается,у меня теперь простые торжества:дождь стучит в окно, а мне сдается —ангел просится ко мне на голоса,он войдет и тихо назовется,и повеет миро с правого виска.2001

Прощание

Т.Истекает с облака ночного,тени птицами взлетают впереди,у тебя в груди теснятся снова —страх и вера, и желание уйти.Шевелятся в сердце дети срама —трудно очень встать под тяжестью любви,слезы истекают – будто драмукто играет на твоём страстном пути.Тело побеждает, отдается,кровью истекает смятая душа,память и мечта не продается —отряхни с себя чужие города.Постигаешь вечные начала,и уже ты видишь – как в далеком дне:грешников на небесах венчают,лики праведных сжигают на костре.Ветер обретаешь в колыбели,в комнате твоей все свечи зажжены,хочется порой, чтоб пожалели,чтобы были все мы тихо спасены.Тонкой кажется основа бытия,трогательной, иногда унылой,и печаль твоя отчаянно проста,и безмолвна под гримасой грима.Эти руки холодеют навсегда,а слова последние упруги,жуткая твоя осенняя тоскахолодом сжигает всё в округе.Спят дети мои тихо, безмятежно,твердеет творог белый на столе,и нежности в груди моей безбрежной,быть может столько же, как во Христе.Я припадаю к нимбу золотомуи благодарно плачу в забытье,пойду один я по ночному дому,оставив капли крови на копье.Я не боюсь молитвенной расправы,я сам – как буквы на кресте,не избежать миссионерской славытому, кто небо чувствует в себе.Стою и плачу перед аналоем,едва лампады тлеют в темноте,поют монахи – будто перед боемтрубят горнисты резко на заре.Твердеет кровь, когда готовлюсь к смерти,летают мысли, словно облака,и кажется, по мне вздыхают черти,и говорят мне разные слова.Я посолю себя, чтоб стать бессмертным,жизнь скалывается – как скорлупа,глоток и вздох, и сон уже последний,пора – зовут святые голоса.Я перед вами снова как ребенок,я оживаю снова и люблю,рождение отмечу я поклоном,и слезы благодарности пролью.2001

На исходе ночи

И.Глаза скрывают чей-то безнадежный взгляд,петлю накину,время растворю словами,и в прошлое войду,как блохи в шкуру проползут;театр полон,занавес опущен,и дирижер взмахнул лекалом,накрыла от лампады тень весь этот смежный мир,в нем люди превращаются в костры,сердца взрываются от боли,оркестр жив пока,и музыканты плачут и смеются;вуаль накинула она,и подошла ко мне,и отвернулась,я буду плакать,только не молчи,я вырву все пустоты из тебя,я растворюсь в тебе,и все отдам тебе,одной тебе, —тогда она запела, —как роса,стекая вниз,неслышно стонет,я вдруг постиг изгиб руки ее,припухлой,легкой,и шеи тонкой наготу;а холод дна меня обуревает,вздымают воины мечи,и вертолеты боевые,как слоны,бегут по небу в направлении меня,мне страшно,и меня трясет,мне хочется укрыться от войны,я не могу понять,зачем они слетаются и воют,зачем хотят меня убить,ведь я родился на исходе ночи умным и таким живым,меня любила мама,и ждала меня,пока я просыпался,кормила грудью на ветру,и обнимала под луной,и тихо целовала;еще там был в саду ручей журчащий,и птицы пили из него,страна лежала вдоль ручья,на перекатах строя города и храмы,неудержимо направляясь к свету,молитвой упираясь в твердь,я следовал за ней,напоминая срезанную розу на закате дня,я протыкал лицо шипами солнечных лучей,от крови обагренных,я как река,разорванная льдами,стремился на восток,сужались берега,огни мерцали,как короны чужеземных королей,собравшихся к столу по случаю победы надо мной,я полностью погиб,и ничего во мне не оставалось,хотел я умереть тогда,ведь можно было мне,мой день настал,я не прощаюсь никогда,я никого уже не поцелую,ведь я упал на снег —и в снег я превратился,вошел я в дождь —и капли тела моего с людьми смешались,от ветра возгласов моих шумят леса,и горы сотряслись,никто не верит мне,не потому что не хотят,понять не могутвсе мои мечты простые,как и живот моей беременной жены;и вот тогда я зажигаюсь —я будто семисвечник в алтаре горю,слова из горла поползли,как муравьи лесные,я нежен,как сова в ночи,я осторожен,будто камнепад,я – тварь,я – божий сын,я никогда уже не умираю навсегда,я – возглас самых скрытых сил,я – обретение земли,обрящут все меня,и может быть уже не позабудут,хрустит осенний лес,и падает,и пахнет в небесах,иду я меж фигур,аляповатый и еще слепой,пока не тверд мой шаг,но мыслью я вонзаюсь в горизонт,и праведен мой жест,и все желания мои вас очаруют,такая тишина в душе настала у меня тогда,и вот я слышу ангелов полет,и смрадных демонов земное притяженье,быть может у меня весна в душе,и осень в голове,зима на сердце тает-тает,а плоть июньская смердит,теперь когда свободен я от всяких устремлений,теперь когда я больше не живу —ты тихо сотвори меня,и я к тебе приду,и никогда друг друга мы не потеряем,вот разве что последний сделаю я взрослый шаг,и руки опущу,глаза открою,посмотрю,прощу,и все тебе я расскажу,а ты слова мои не позабудь,и не вини себя,но плачь и уходи.2002

Параллельный ветер

Тонкие сатиры в забытьипамять покалечат подаяньем,подпирают ноги костыли,ухожу я в сумерки сознанья.Вечером, однажды в январе,«…Брань» открою старца Никодима,помолюсь с ребенком в тишине,и пойму, что жизнь неопалима.Мысленные сказки на стеклепузырятся холодом и кровью,стынет чай зеленый на столев крошках со вчерашнего застолья.Пирогами пахнет Рождество,жду я чуда с самой колыбели,голое родилось Божествопрямо на Иосифа колени.Трогательно тянет ветерком,спит жена безмолвная в постели,вечность замерзает за окном,новый век скрипит на карусели.Боль моя под крышкой не сидит,и душа в затворе будто птица,так она однажды закричит,что я выплесну ее в страницы.Мне уныние так не к лицу,грифелем я Бога нарисую,к золоту прильну и серебру,до небес дотронусь, и усну я.Так тоскливо ночью одномупокидать свое родное тело,к звездам сквозь тугую высотупродираться бесконечно первым.Параллельно ветру поднимусь,одолею страх и наважденье,все еще кого-нибудь боюсь,совершая страшное решенье.До престола дотянусь рукой,смысл пространства постигаю верой,и людей оставлю за собой,измеряя бесконечной мерой.Не было мороза никогдав Вифлееме красно-каменистом,не хрустела на снегу звездав декабре хрустально-голосистом.И не билась на куски вода,от которой стынет утром горло,в снег не превращались города,чтобы таять от огня покорно.В Палестине странная зима —иудеи вымараны белым,и от слез замерзшая стена —видится огромным хрупким мелом.Тени в шляпах ходят и поют,и кивают головами, будто птицы,пейсы рыжие из них растуттолько на открытые страницы.Вместе с ними плачу о любвии стенаю над пробитым Богом,выдираю сердце из груди —отдаюсь Христу перед порогом.Свет гремит на перекрестках тьмы,вспышки правды истинно красивы —как нечеловеческие сны, —только безграничны и игривы.У меня спекаются глаза,и болит душа, как на распятье,вижу в дочери своей врага,я закрою от нее объятья.На моем столе короткий шум,в центре куст с горы Хорива,время выворачивает ум,сучья память детская ревнива.В городе Козлове тишина —люди все мертвы и просто стёрты,здесь матриархальная война —ею правят шерстяные сёстры.Здесь Державин «Бога» написал,и гуляет в чаще волк тамбовский,на замерзший тот пустой вокзалприезжал я, как весной Дубровский.Это фараонова страна —где земля вспухает от раздоров,где не знают Пасху и поста,умерщвляют здесь без лишних споров.Пожирают дети матерей —ничего для них не свято,листопад, как стая голубей,глушит стона русского раскаты.2003

Ангел

женеВ полях серебрится мороз голубой,Поземка доносит к нам отзвуки рая,Летящего ангела поздней поройЯ встретил, детей на салазках катая,И вместе пошли мы гулять под луной,И вместе смотрели на звезды в эфире,Влекомые хваткой отцовской рукой,Все дочери были прологом к картине,На гору взбирались мы с ним по тропе,И огненный странник в последнем движенье,Уже исчезая над мерзлой землей,Способность оставил к небесным прозреньям,С тех пор вспоминая минуты огня,Я в лицах детей обрету покаянье,Всмотревшись в родные девичьи глаза,В них ангела вижу свои изваянья.2003

Откровение

крестным детямСвет лампы падает на дно стакана,Взлетаю я и трогаю лицо рукой,Срываю кожи я сухой пергамент,Лицо другое вижу, как кошмарный сон,Недолго думал перед изваяньем,Короткий ход, движение одной руки,Срываю вновь лица пергамент белый,И вижу я креста небесные черты,На нем слова, написанные дланью,Нет более сомнений на моем пути,Недалеко прошел я по дороге,Господь не дальше мысленной моей черты,Я размываю очертанья тела,Я слышу пенье птиц, как будто изнутри,Постиг теперь я, что такое вера,Под колокольный звон у городской черты,Границы дня перемешались с ночью,Во сне ребенок пахнет теплым молоком,Проснувшись плачет, писая в горшочек,И никого не видит он перед собой,Ведь утром свет ложится ровным слоем,На дно стакана, на пол, в ухо и в глаза,Могу я свет отправить местной почтой,Я в бандероль вложу два сорванных лица,Исписанных два свитка прошлой ночью,Которые нашел, раскрыв себя до дна,Теперь во всех я вижу лишь порочность,И всё теперь мне кажется вполне чужим,Я утром помню всё, что было ночью,А днем забуду все, что стало мне родным,И днем меня опять обступят тени,Они живут в пути, совсем как мертвецы,Их странные, ничтожные сомненья,В мозгу моем вселяются, как злые псы,Я вновь вздымаю свои веки к небу,Хочу я уберечься от пустой войны,Но лысые, больные поколенья,Во мне копаются, как злые кабаны,Взрывают землю страждущего сердца,Копытцами топочут по худой груди,Жуют моё лицо, мой щит последний,Хотят в дыру сознания со мной уйти,Не вижу никаких других решений,Мне с ними трудно без молитвы совладать,Я обопрусь на посох придорожный,По облакам пойду лицо свое спасать,По книгам я пройдусь и по дорогам,Я посажу леса и реки разолью,Совсем без сил, глаза свои закрою,У Господа любви к себе я испрошу;Но разве Он меня не пожалеет,Но неужели Он меня не подберет,Ведь я совсем один и днем, и ночью,Свет мысли постигаю за стеклом мечты,Я до сих пор живу, как беспорточный,Передо мной квадрат закрытого окна,В нем вижу неба черную тревогу,И звезд страдающих ночную красоту,Хочу постичь я неопределенность,В себе почувствовать креста углы,В нем растворить лица определенность,К Тебе, о, Господи, мне быть вознесену.2003