Вечерняя песня
Шрифт:
— Да, я понимаю, — Алине невыносимо было слышать, что Джеймс разговаривает с ней, как с абсолютно чужим человеком и собирается отослать. Лучше бы накричал, даже ударил. Только не обращался с такой холодностью.
У Алины оставался только один козырь, который мог вернуть мужа. Если Джеймс узнает, что она носит его ребенка, то, может быть, и не станет отсылать. Не станет аннулировать брак, ибо не захочет, чтобы его ребенок был незаконнорожденным, как он сам. Это был единственный, оставшийся у Алины козырь, но она знала, что не сможет его использовать. Если Джеймс что-то решит, то пусть решение основывается на его отношении
Так ничего и, не сообщив о новой жизни, зародившейся в ней, Алина тихо сказала:
— Хорошо. Утром, я буду готова к отъезду.
Потом повернулась и вышла.
Последующие дни оказались для Алины столь горестными, что она невольно обрадовалась, когда пришло время покинуть Лондон. Все труднее, было оставаться под одной крышей с Джеймсом, видеть его и общаться как с чужим. Они встречались только за обедом и ужином и, хотя сидели рядом, практически не разговаривали. Джеймс почти не смотрел на жену и обращался к ней только в случае крайней необходимости. Каждый раз, когда они сидели так близко, сердце Алины замирало. Она почти ничего не ела, тошнота, вызванная беременностью, и переживания полностью отбивали аппетит.
Алина следила за собой тщательнее, чем обычно, надеясь вернуть мужа в свою постель. Она думала, что, пробудив желание, снова заставит Джеймса полюбить ее. Но он оставался таким холодным, что девушка опустила руки, уверенная — муж больше никогда не захочет видеть ее в супружеской постели.
В ночь перед отъездом Алину разбудил скрип двери. Она увидела, как к кровати приближается мужчина, и на какую-то долю секунды похолодела, решив — это Фингел пришел отомстить за герцога. Но потом узнала в ночном госте Джеймса, и в сердце пробудилась надежда.
Она ничего не сказала и, притворившись спящей, наблюдала за мужем сквозь сень густых ресниц. Остановившись у постели, Джеймс долго смотрел на Алину, и на его лице была такая боль, что ей хотелось закричать.
Потом Джеймс нагнулся и легко погладил волосы жены. Алине показалось, что он произнес ее имя, но голос был слишком тихим, и нельзя было утверждать с полной уверенностью. Алина ждала, натянутая, как струна, моля Бога, чтобы Джеймс опустился на краешек постели, нагнулся и поцеловал ее, или сделал что-то еще, что дало бы возможность дотронуться до него, поцеловать, снова увлечь. Пусть это опять будет обманом, ей все равно. Любой ценой она хотела вернуть мужа.
Но он отступил назад и повернулся, чтобы уйти.
— Джеймс! — Алина открыла глаза и, сев в постели, протянула к мужу руки.
Тот обернулся. Одеяло соскользнуло, и Алина заметила, как задержались глаза мужа на ее теле, прикрытом только тонкой ночной сорочкой. Она чувствовала, как под его взглядом наливаются и крепнут соски, а рот Джеймса чувственно смягчился, как всегда, когда он возбужден. Алина ждала, протянув руки и умоляюще глядя на мужа.
— Нет! — решительно сказал Джеймс и, круто повернувшись, вышел из комнаты.
Алина бессильно упала на подушки.
На следующее утро Джеймс не вышел, чтобы попрощаться с женой. Спустившись вниз, Алина нашла там сэра Брайана и других рыцарей, а через несколько минут к ним присоединились ее родители, Джемма и Малькольм. Алина ждала, с надеждой посматривая на дверь, но та так и не открылась. Когда же к ней подошел сэр
Поездка в Бофорт Плейс прошла для Алины отвратительно. На душе было так тяжело, что частые приступы тошноты казались сущим пустяком по сравнению с этим. Девушка выносила все — и утреннее недомогание, и долгие часы путешествия — с одним и тем же выражением отчаяния на лице. Родители и Джемма, как могли, пытались поднять ее настроение. Когда они располагались на ночлег, Гарольд рассказывал дочери самые разные истории и пел песни, Джемма показывала трюки в надежде рассмешить подругу. Сэр Брайан и рыцари внимательно слушали рассказы отца Алины, настоящего мастера своего дела, и хохотали над ужимками Джеммы, но Алине не удавалось изобразить даже слабое подобие улыбки.
Наконец, путешественники добрались до Бофорт Плейса. Стивен и Гвендолин, вышедшие поприветствовать их, были явно озадачены. Пригласив всех пройти в главную залу замка, они с любопытством посматривали на Гарольда и Беру. Сэр Брайан вручил Стивену письмо Джеймса, и тот стал его читать. Алина невольно съежилась, понимая, что теперь Стивен и Гвендолин тоже возненавидят ее.
По мере чтения письма брови Стивена поднимались все выше, потом он бросил озадаченный взгляд на Алину и снова вернулся к письму. Когда юноша закончил читать, его лицо стало холодным, словно высеченным из камня. Передав письмо Гвендолин, он повернулся к Алине.
— Я велю слугам приготовить вашу комнату, — тон был натянутым, и с лица исчезла вся прежняя теплота и любовь.
Гвендолин читала письмо сына, то и дело охая, на лице появилось выражение ужаса. Руки женщины, сжимавшие письмо, начали дрожать, на глаза навернулись слезы. Она подняла взгляд на Алину, словно не могла поверить в то, о чем читала.
Мучимая угрызениями совести, Алина отвела взгляд от полных ужаса глаз Гвендолин. Только теперь она поняла, как дороги ей Норвены. Как она теперь будет жить, отвергнутая мужчиной, которого любит, презираемая теми, кто стал ее семьей? Не лучше ли убежать из этого дома? Но прекрасно знала, что не сможет. Она будет ждать, пока Джеймс не примет решение. Ей необходимо знать, откажется ли он от ее или же, несмотря ни на что, никогда никуда не отпустит от себя.
Повернувшись, Алина пошла к лестнице, сдавленно сказав:
— Я пойду к себе в комнату.
Ричард, граф Норвен, въехал в Лондон на закате солнца, сопровождаемый группой рыцарей.
Он нещадно гнал лошадей от самого Норкасла. Можно было подумать, что в него вселился дьявол:
лицо мрачное и решительное, выражение глаз — суровое.
Остановившись перед домом Норвена, Ричард спешился, швырнул поводья одному из своих людей и вошел в дом. К Ричарду подбежал слуга и помог снять тяжелую кольчугу.
— Где мой брат? — спросил граф, оглядывая главную залу.
— В кабинете, милорд.
— Какого черта он там делает?
— Не знаю, милорд.
Недовольно проворчав что-то еще, Ричард направился к небольшой комнате, в которой занимался делами, приезжая в город. В кабинете царил полумрак, на столе горела только одна свеча. Джеймс сидел в кресле, сжимая в руке кубок. Волосы были спутаны, словно он то и дело ерошил их рукой, а лицо покрывала многодневная щетина.
Когда Ричард перешагнул порог кабинета, Джеймс устремил на него взгляд, полный удивления.