Вечером в испанском доме
Шрифт:
— Дети, не пугайтесь, — услышал я спокойный голос матери.
Удивительно, с каким хладнокровием, а главное, с умом вела себя мама. Ведь каждое некстати оброненное слово, каждый суетный жест могли обернуться скандалом. Но все произошло спокойно, что, впрочем, объясняется и болезненным состоянием Марселя. Он, я думаю, плохо соображал, когда его под руки вели Динка и мама. Он молчал всю дорогу, но когда ступил в освещенную комнату, его затрясло от смеха.
Его положили на Динкину кровать, и он все порывался встать, но сестра
— Иди же отпирай! — прошипела Динка, и мама побежала.
Дядя Риза вошел в комнату и на цыпочках приблизился к постели своего подопечного. Он долго вглядывался в его лицо и наконец проговорил:
— Ну, слава богу! Теперь я могу не беспокоиться.
Мама увела его пить чай, через минуту и я последовал за ними, а Динка осталась с Марселем. Дядя Риза рассказывал, что они собирались вместе, но он провозился, чиня машину. Марсель не стал ждать и отправился пешком: боялся, что дорогу развезет и они застрянут. «А мне обязательно, обязательно надо быть в городе! — повторял он. — Меня будут ждать!»
— А что, — осторожно спросил дядя Риза, — ему действительно было очень нужно? — он пытливо смотрел на маму.
— Очень, очень нужно! — с наигранным пылом ответила мама. — Боже мой, они дают друг другу жуткие клятвы, пускают из пальца кровь, едят землю — и клянутся: ровно в полночь, в грозу и в бурю!..
— Но так делают дети.
— В них еще много детского. Я и сама до восемнадцати лет не могла расстаться с куклами. Да, я все болтаю… как поживает Марва?
— Она жива, — ответил он, — здорова. Об остальном не берусь судить. Во всяком случае харисовы мальчишки, которых она пожалела, живут не тужат. Моя мама… — Он грустно усмехнулся, помахал перед глазами ладонью. — У моей мамы непутевый сын, непутевый, неустроенный… как бы я хотел купить домик и пожить с матерью. Боюсь — куплю я домик, а будет уже поздно. И Амина вырастет — и тоже будет поздно. Ну! — спохваченно воскликнул он. — Как там наш сынок, спит?
Они направились в комнату, я опять поплелся за ними. Но Динка стала в дверях.
— Ступай спать, — сказала она. — Я и сама с ног валюсь. Они посидят возле него.
Я ушел к себе и заснул тотчас же. Сквозь сон я слышал звук автомобиля. Кажется, светало, и дядя Риза уезжал в свои Кособроды.
Марсель плашмя лежал три дня, но и на четвертый день, когда поднялся, он был еще очень слаб. Он смотрев на окна с закрытыми ставнями, и глаза его были тоскливы, как будто его заперли
Мама видела, как он слаб, что ему теперь не до серьезных разговоров, и все же она поговорила с ним. Кто знает, может быть, она хотела захватить его врасплох, взять, что называется, голыми руками, пока он болен и воля его слаба.
— Вот что, мой друг, — сказала она тоном учительницы, — этот дом — твой дом. И если вы с Диной что-то надумали, я не стану возражать, хотя любая другая мать высказала бы необходимую в таком случае строгость. Но я не строга, видит бог. Что же ты молчишь?
Он усмехнулся:
— Но ведь вы еще что-то хотите сказать?
— Да, я хочу еще что-то сказать. Ты должен вернуться…
Он молча покачал головой.
— Ты должен вернуться, жить у нас и учиться. Ты должен учиться, чтобы… чтобы реализовать заложенные в тебе способности. Поступишь хотя бы в веттехникум.
— Я не хочу коровам хвосты крутить.
Мама потупилась.
— Может быть, в среде твоих приятелей этакое и сходит за остроумие, но мне…
— Нет, тетя Асма, — сказал он серьезно, грустно и как бы увещевая ее не делать глупости. — Мне там нравится. Нынче я буду сдавать за восьмой и девятый, ведь я учусь заочно. Там остается еще год. И я поступлю в политехнический.
— Сейчас везде ужасные конкурсы…
Он опять усмехнулся, и усмешку его можно было бы назвать дьявольской.
— Конкурс — значит, кто-то должен сдать лучше, только и всего. Ведь вы тоже… тоже придумали мне конкурс. Правда, я не вижу, с кем я должен состязаться. И в чем состязаться… Вот какая штука.
Он молча вышел из комнаты. Потом вернулся, чтобы взять сигареты. Мама крикнула:
— Уходи же побыстрей!
Динка сказала:
— Он приедет еще, вот увидишь.
— Так прямо и разбежится, — ответил я.
— Ты же не знаешь его, ведь не знаешь? Он обязательно, обязательно приедет!
— А если нет, то поедешь ты?
Динка сказала тоном учительницы:
— Зачем же поеду я, если он обязательно, обязательно приедет?
5
А я, представьте, через год пошел в веттехникум. Мама советовала подождать еще год, получить аттестат зрелости и сдавать в институт, тоже ветеринарный, но я не послушался ее. Мне очень важно было — не послушаться ее.
Тем летом я сделал, пожалуй, первый самостоятельный шаг. Тем летом, тоже впервые, познал я чувство потери.
Смерть бабушки напугала меня и только, когда погиб отец, я был слишком мал. Теперь же, со смертью Амины, я плакал с такою болью, как будто из меня уходила жизнь.
Когда силы мои иссякли, а воля ослабла, ко мне вошла моя мама и сказала:
— Возьми себя в руки. Ведь ты не маленький.
— Я маленький, — сказал я. — Это ты не даешь мне вырасти, это ты оставляешь меня маленьким. И всех нас, да, да, всех нас!..