Вечная месть
Шрифт:
Фабель с Марией направились к выходу.
— Пока вы не ушли, герр Фабель… — Ван Хайден подался вперед, поставив локти на стол. — Как обстоят дела с двумя убийствами со скальпированием?
— Нам известно, что женщина, обнаруженная на первом месте преступления, не имеет отношения к убийству. Криминалисты пытаются выяснить, кому принадлежат два волоса, оставленные преступником вместо подписи. Существует вероятность — на данный момент именно лишь вероятность, — что обеих жертв объединяет то, что оба были гомосексуалистами. В данный момент мы проверяем эту версию. Больше никаких крепких зацепок у нас пока нет.
Разочарованное выражение лица ван Хайдена
— Держите меня в курсе, Фабель.
Фабель с Марией не перемолвились ни единым словом, пока не вышли из кабины лифта.
— В мой кабинет, — бросил Фабель, — немедленно.
Зайдя в кабинет, Мария по требованию шефа закрыла дверь.
— Что, к черту, происходит, Мария? — Голос Фабеля звенел от едва сдерживаемого бешенства. — Я мог бы ожидать подобной выходки от Анны, но никакие от тебя. Почему ты так упорно все от меня скрываешь?
— Виновата, шеф. Ну да, ты мне приказал больше не заниматься делом Ольги…
— Я не об этом! А о том, что ты вообще от меня все скрываешь. Причем даже то, что я просто обязан знать! К примеру, какого черта ты мне не сообщила, что лечишься у доктора Минкса?
Какое-то время Мария молча смотрела на Фабеля.
— Да потому, откровенно говоря, что это личное дело, и я не думала, что оно тебя как-то касается, — произнесла она наконец.
— Черт подери, Мария! Твое психическое состояние таково, что ты вынуждена обращаться за помощью в клинику, где лечат фобии, но при этом ты заявляешь, что это не мое — твоего непосредственного начальника — собачье дело?! И не вздумай мне тут впаривать, что это не имеет отношения к работе! Я видел твое лицо, когда Турченко сообщил, на кого именно он охотится! — Фабель плюхнулся на стул, плечи его поникли. — А я думал, ты мне доверяешь…
Она снова ответила не сразу. Повернувшись к окну, уставилась на густые кроны высоких деревьев в парке Винтер-худе, а потом тихо и бесстрастно заговорила, не глядя на Фабеля:
— У меня гаптофобия. Не очень сильная, но она начала прогрессировать, и доктор Минкс лечит меня. Говоря обычным языком, я боюсь, не выношу чужих прикосновений. И это прямое следствие ножевого ранения, нанесенного мне Витренко.
— Ясно. — Фабель вздохнул. — Ну и как, лечение помогает?
Мария пожала плечами:
— Иногда мне кажется, что да. Но потом что-то вдруг снова ее провоцирует.
— А эта одержимость делом Ольги… Я так понимаю, все из-за того, что ты думала, будто тут замешан Витренко?
— Сначала нет. Просто… Ну ты же сам был на месте преступления. Оно просто меня как-то задело. Бедная девочка… Мне подумалось, что такая смерть… Это неправильно. Ну а потом да, я увидела, что тут, возможно, есть связь с Витренко.
— Мария, дело Витренко было всего лишь… очередным делом. Мы не можем превращать его в своего рода личный крестовый поход. Как сказал Турченко, все мы хотим передать Витренко в руки правосудия.
— В том-то все и дело… — Фабель никогда прежде не слышал такой горячности в голосе Марии. — Я не хочу его передавать в руки правосудия. Я хочу его убить…
14.30. Альтштадт, Гамбург
Пауль Шайбе стоял у входа в городскую ратушу. Ратхаусмаркт, центральная площадь Гамбурга, словно бурлила от переполнивших ее туристов и покупателей, толкавшихся под жарким летним солнцем. На встречу с первым мэром Гамбурга Гансом Шрайбером и Бертольдом Мюллер-Фойтом, сенатором, курирующим вопросы охраны окружающей среды, Шайбе облачился в черный легкий хлопковый костюм и белую рубашку без ворота. Однако несмотря на легкую одежду, он чувствовал, как липкие капли пота стекают по шее и спине между лопатками. Встреча была организована, чтобы поздравить Шайбе с тем, что его проект для Хафенсити победил на конкурсе, и он очень старался выглядеть довольным. И наверное, именно поэтому куча народу интересовалась у него, не случилось ли что-нибудь. Шайбе обычно отличался высокомерием и пренебрежением к коммерческим аспектам архитектурной деятельности, но сейчас все были довольны и шампанское текло рекой. Только у Шайбе во рту пересохло и оставался медный привкус. Алкоголь на него не подействовал, лишь нервы взвинтил.
Жизнь продолжается, твердил он себе. Может, и продолжится дальше. Это просто совпадение, что два человека из его прошлой жизни убиты. Одним и тем же способом. А может, и не совпадение.
Шайбе смотрел на зевак и покупателей, офисных служащих и бизнесменов, снующих по площади. Уличный музыкант играл на аккордеоне Римского-Корсакова где-то возле Шлезенбрюке, моста через Альстер-Флет. Пауля Шайбе окружали люди, звуки. Они стоял в самом центре великого города и никогда прежде не чувствовал себя таким одиноким и беззащитным. Неужели так себя чувствует затравленная дичь?
Шайбе двинулся с места. Он шел быстро и решительно, сам не понимая почему, словно движение могло подсказать ему, что делать дальше. Он пересек по диагонали Ратхаусмаркт и направился вверх по Монкэбергштрассе. Толпа на пешеходной части улицы была еще больше, но Шайбе по-прежнему шел куда ноги вели. Ему было жарко, он чувствовал себя грязным, волосы липли ко лбу, и он сожалел, что не может вырваться прочь из обволакивающего теплого летнего воздуха, который будто душил его способность мыслить. Шайбе не хотел умирать. И не хотел в тюрьму. Он создал себе репутацию и понимал, что один неверный шаг разрушит эту самую репутацию безвозвратно.
Он остановился возле витрины магазина электротоваров. На большом экране телевизора в витрине беззвучно транслировали новости местного канала. Запись интервью Бертольда Мюллер-Фойта. Шайбе было довольно трудно выносить за ленчем покровительственные и пренебрежительные манеры Мюллер-Фойта, и вот теперь тот взирал на него через стекло с экрана телевизора, фальшиво улыбаясь. Он словно издевался над Шайбе, как издевался на протяжении многих лет.
Мюллер-Фойт всегда обладал той самой уверенностью в себе и умением вызывать доверие, которые Шайбе с огромным трудом вырабатывал в себе. Мюллер-Фойт всегда был умнее, хладнокровнее и всегда находился в центре внимания. Пауль Шайбе не мог всего этого простить Бертольду Мюллер-Фойту. Но кое-что еще подпитывало ненависть Шайбе, нечто куда более глубокое и фундаментальное, пылающее в самой сердцевине его ненависти, — Мюллер-Фойт отбил у него Беату.
Конечно, в те времена все они отвергали нечто столь буржуазное, как моногамия. И Беата, наполовину итальянка, девушка с волосами цвета воронова крыла, студентка математического факультета, в которую Шайбе тогда был безумно влюблен, ни за что не позволила бы ни одному мужчине думать, что она ему принадлежит. Но таких чувств, что питал к ней Пауль Шайбе, он больше не испытывал никогда и ни к кому. И дело было вовсе не в том, что Мюллер-Фойт переспал с Беатой, а в том, что он сделал это с той же беспечной наглостью, с которой переспал с множеством других женщин. Для него это ничего не значило, и Шайбе был совершенно уверен, что сейчас Мюллер-Фойт напрочь забыл о том эпизоде.