Вечная молодость графини
Шрифт:
Эржбета трижды перечитала этот отрывок, прежде чем перейти к следующему.
«О любезнейшей Орошле Надашди мне не доводилось слышать ни одного дурного слова. Более того, все, с кем имела я честь беседовать, высоко оценивают ее ум и духовную силу, каковой тебе не хватает. Сия женщина – пример того, какой надлежит быть жене, ежели она желает сыскать любовь супруга…»
– Только почему-то Томаш редко домой заглядывает, – пробурчала Дорта, не переставая тереть медный таз. Таз уже сиял, как само солнце,
Эржбета вздохнула и вернулась к письму. Глупо было ждать понимания и сочувствия от матери, но попытаться стоило.
«…ее набожность известна каждому…»
– Сухотка и лицемерка!
«…как и ее милосердие…»
– О да, милосердие! – Дорта плюнула на таз и сильнее заскрипела тряпкой.
«…но если мало тебе того, если благочестие противно твоей испорченной душе, подумай о том, что придет время и…»
– …старая мегера сдохнет, подавившись собственным благочестивым языком!
– Дорта, прекрати! – пусть речи ее и нравились Эржбете, да и мысли во многом сходились, но чересчур длинный язык всегда представлял опасность. И Дорта, маленькая мерзавка, сама понимала это.
«Став супругой Ференца, ты обретешь свободу, богатство и власть, каковых у тебя никогда прежде не имелось. А еще этот брак соединит два самых могучих в Венгрии рода, к вящей их славе и процветанию».
– К славе и процветанию, – повторила Эржбета слова, показавшиеся ей на вкус пресными, как нынешняя жизнь.
Ранний подъем. Умывание холодной водой. Молитва. Завтрак, скудный, словно Эржбета была одной из служанок. Чтение Библии, вгонявшее в сон.
Работа.
О нет, Орошля Надашди не заставляла будущую невестку натирать серебро или чистить кухонные котлы, но взяв под руку, таскала по замку, показывая каждую проклятую комнату, заставляя выучить список всего, в ней хранящегося.
Пуховые перины и подушки. Набитые гагачьим пухом одеяла и льняные простыни. Шелковые гобелены и серебряная посуда. Фарфоровая посуда. Золотая посуда. Отрезы тканей. Пуговицы…
У Эржбеты кружилась голова, а Орошля знай себе приговаривала:
– Если ты не будешь знать, что у тебя есть, то найдутся те, кто приберет то, о чем ты не помнишь…
Она заставляла спускаться в подвалы и пересчитывать бочки с вином, головки сыра, туши и колбасы. Она открывала дубовые шкапы и показывала сундучки со специями. Она была полна сил и желания поделиться всем.
Эржбета желала лишь покоя.
Ее учили управлять имением, гладить рубашки и пересыпать белье шафраном, чтобы при хранении не обретало затхлого аромата.
Она мечтала прочесть черную книгу.
Перед ней раскрывали все двери замка и выводили за его пределы. На красильнях воняло. Скотный и птичий дворы были полны гомона и дерьма. А после посещения кузни кожа Эржбеты надолго приобрела нездоровый красноватый оттенок, который удалось снять лишь смесью лимонного сока и творога.
Успокаивалась Орошля лишь в редкие приезды Томаша, обретая несвойственную прежде покорность. Замок же расцветал шелками и красками. Исчезали сальные свечи, появлялись белые восковые, одни гобелены сменялись другими, то же происходило с посудой. И музыка на время изгоняла благословенную Орошлей тишину.
Уже за одно это Эржбета полюбила свекра.
Эрцгерцог был шумен, а свита его – весела. И пусть госпожа Надашди не одобряла пустого веселия, но ради супруга готова была стерпеть все. Сильнее была лишь ее любовь к сыну.
Увы, Ференц, уже получивший прозвание Черный бей, слишком увлекся войной, чтобы вспомнить о матери, не говоря уже о невесте. Его единственное письмо было полно изящных выражений, однако лишено и толики тепла. Но Эржбета ждала.
Некоторое облегчение принес переезд в Леке, замок, затерянный в диких Татрах. Здесь Орошля переменилась, словно звонкий горный воздух наполнил ее жизнью.
И здесь Эржбета впервые увидела будущего мужа.
Ференц был прекрасен. Она смотрела, как он въезжает в ворота. Гордо выступал испанский конь бурой масти, сияла сбруя и латы. И сияние это отражалась в глазах всадника.
– По-моему, он даже лучше, чем рассказывали, – шепнула Дорта, подавая перчатки. А вторая служанка, Катрина, торопливо поправляла прическу. Эржбета же глядела и думала о том, что этот человек ее достоин.
А он не удостоил Эржбету взглядом.
Прошел мимо, словно она, Эржбета Батори – одна из теней. Или хуже – служанка, которых полон замок. Но нет, на служанок он смотрел иным взглядом, жадным, ищущим, и в этом Эржбете виделось оскорбление большее, чем простое безразличие.
Обида заставила нарушить приказ Орошли и покинуть комнату ночью, проскользнуть мимо спящих на полу Дорты и Катрины и, привычно укутавшись в темноту, выйти в коридоры замка.
Ныне они были шумны.
Из залы доносились пьяные песни и хохот. Спал на полу, свернувшись калачиком, человек в заблеванном кафтане. Повизгивала служанка, прижатая к стене другим. От этой пары пахло почти так же, как от человека в лесу. И Эржбета, прижавшись к стене, долго наблюдала за ними. Она ловила мутный взгляд девицы, и растрепанные волосы, прилипшие к потной шее, подмечала, как дергается мужчина, и что ягодицы его белы, как лучшие подушки госпожи Надашди.