Вечная молодость графини
Шрифт:
Ничуть. Дашка была не из тех, кто смеется над странностями. Один Адам чего стоит.
– А дальше что?
– Ну… я отдала гребень ей. Она мне – деньги. И документы показала, страховку вроде, в которой значилось, что этот гребень ей принадлежит, и все по-честному. А потом все так… так случилось… – она снова захлюпала носом, принялась тереть щеки, пока те не стали пунцово-красными.
– А Маша, она что-нибудь говорила, когда обнаружила пропажу гребня?
– Нет.
– Совсем ничего? И не разозлилась? И не выспрашивала, куда подеваться мог?
Бажена
И вообще может случиться так, что убийство это к убийству Танечки Красникиной отношения не имеет. Совпадение, и только.
Витольд поскребся в дверь перед закатом. Не дожидаясь разрешения – Алина в жизни бы не разрешила – втиснулся в щель и застыл, подслеповато щурясь. Близорукие глаза его, упрятанные за темными стекольцами очков, казались черными точками на белом лице.
– Алиночка, – прошептал он, прижимая стиснутые кулачки к груди. – Алиночка, нам нужно поговорить.
– Говори, – Алина отложила книгу и спрятанное в ней зеркало. Щелкнула выключателем и зажмурилась, привыкая к слишком уж яркому свету. Витольд в нем потерялся.
Зато не потерялся в комнате. Он подошел к креслу, забился в него, как кролик в шляпу фокусника, и снова пробубнил:
– Это важно. Это очень важно…
У него нет неважных дел, даже стирка носков превращается в мероприятие, достойное эпического описания. Алина помнила, как он собирал носки, разделял их на светлые и темные, после стирал каждую пару отдельно, натирая подошвы серым куском мыла. Долго полоскал, тщательно развешивал на батарее, и лишь когда партия подсыхала, брался за следующую.
Витольд всегда был серьезен. И в этом очень подходил Галочке.
– Галина, она… мне кажется, наш брак исчерпал себя.
– Неужели?
– Да. С самого начала было понятно, что это – ошибка! Но я так страдал… ты уехала. Ты бросила меня и предала нашу любовь.
Про любовь писали и в книжке, которая лежала на прикроватном столике, только там любовь была чистой и ясной, предопределенной с первых страниц.
– И я отчаялся. Да, Алина, я потерял себя, и потому позволил вовлечь в тенета этого нелепого брака. Но теперь я устал. Я жажду свободы.
– Жаждешь – бери. Я при чем?
Витольд засопел. Большие пальцы его нервно дергались, то касаясь глянцевого шелка жилеточки, то прижимаясь к кулачкам.
– Ты… ты та, о которой я мечтал. О которой я помнил всегда. И теперь, Алина, настало время, когда я могу сказать тебе это, не боясь быть осмеянным! Нет! Молчи!
Она и так молчала, раздумывая, как бы половчей выпроводить этого идиота. Витольд же вскинул руки к потолку, замахал, дирижируя пламенной речи.
– Я вижу тебя, истинную! Ты страдала и продолжаешь страдать! Жизнь твоя, несмотря на все эти деньги, не стала легче…
…стала. В чем-то. А в чем-то сложнее. Никогда не угадаешь, где найдешь, где потеряешь. Вот и в рифму получилось, так недолго
– …тебе нужен друг. Партнер. Кто-то, кому ты сможешь доверить все свои огорчения, кто возьмется решить твои проблемы и…
– Уходи, – Алина взяла книгу, придержав пальцем зеркальце, которое норовило выскользнуть из плена страниц.
– Что?
– Уходи. Если мне и нужен друг, то точно не ты. Ты же только и умеешь, что плакать и жаловаться. Был со мной, жаловался на Гальку. Был с Галькой, думаю, жаловался на меня. Потом на детей. Детям снова на Гальку. Тебе не противно так жить? Повзрослей уже.
Вскочил. Одернул жилетку, поправил галстук и бросил гневный взгляд. Похоже, долго репетировал позу. Получилась впечатляюще.
– Ты – стерва! Но я тебя люблю. И знай, твоя сестра собирается предать тебя! Но я не с ней.
Неужели?
– Она замыслила избавиться от тебя. Завладеть имуществом и…
– …и отправить тебя в отставку, заменив на… на нашего молодого и такого очаровательного шофера. А тебе это не по вкусу, так?
Витольд растерянно пожал плечами.
– Так вот, передай Галочке, что если со мной случится… несчастье. Любое несчастье. То деньги отойдут Тынину.
– Кому? – удивление Витольда было прекрасно.
– Адаму Тынину. Владельцу бюро похоронных услуг. По-моему, он очень интересный человек. Куда интереснее, чем вы все, вместе взятые.
– И… и что? Это повод, чтобы оставлять ему все?!
– Нет. Но больше некому.
– Но это не честно!
– Почему? Мои деньги, кому хочу, тому и завещаю. А про честность… где была твоя честность, Витольд, когда ты от своего ребенка открестился? Или когда писал мне, что все кончено, и что ты не можешь связывать жизнь с особой, столь легкомысленной? Тебе нужен кто-то серьезный. Пожалуйста. Я не мешала. Я даже помогла вам, когда поняла, что нужна помощь.
– Бросила кость с барского плеча!
– Кости с плеч не бросают. Со столов – да. А в остальном, Витольд, скажи, разве тебя здесь держат? Заставляют принимать подарки? Пользоваться кредитными картами? Жить в этом доме? Ты свободен. Ты можешь убраться хоть завтра. Или даже сегодня?
– Ты разрушила мою жизнь! Нашу жизнь!
– Не я, Витольд. Вы сами ее разрушили. А точнее, сделали выбор. Один. Второй. Третий. Так наберитесь духу выбрать еще разок, – Алина с раздражением открыла книгу и подняла, заслоняясь ею от Витольда. Блеснуло зеркало, поймало свет и радостно отразило искаженное злостью лицо Алины.
Подпухшие веки. Трещины вокруг рта и на лбу тоже. Блеклость и отечность кожи. И избыточная жесткость линии губ.
– Если… если есть справедливость, – взвизгнул Витольд, – то ты получишь по заслугам! Господь, он все видит!
И не только Господь.
Продолжить чтение было невозможно. Буквы плыли, смысл ускользал, и Алина, поддавшись порыву, швырнула книженцию в шкаф. Встала. Прошлась. Открыла бар и секунд пять пялилась на бутылки. Достала белую, плоскую и, свернув крышку, хлебнула прямо из горлышка.