Вечная молодость графини
Шрифт:
Самка она.
– И за девок трясется. Наследницы, как же… только хилые они. Не доживут. А мое-то дитё здоровое. Павлушу спроси, он знает. И потому тебя прислал, не хочет, чтобы кровинушка родная в детдоме оказалась.
– Не отдавай. Ты получила деньги, а в перспективе можешь получить еще больше.
Люсиль фыркнула и, вытерев губы салфеткой, сказала:
– На кой мне больше? Я не ты. Я жить хочу, а не в золоте дохнуть. Берешь дите? Если нет, то сдаю.
– В детдом?
– А на кой мне докука? У меня кавалер один на примете
Алина потупилась. Перед этой женщиной, грубой и страшной в своем понимании жизни, она растерялась. И злость не помогала. Скорее уж родился еще один вопрос:
– Скажи, а тебе не жалко?
– Не-а, – ответила Люсиль, пальцами подхватывая кусок мяса. – Ничуть. Надо будет – еще рожу. А ты думай поскорей. До конца недели сроку, а дальше на няньку я тратиться не намеренная.
Почти чудом получилось уладить вопрос раньше.
Вот только у чуда этого был горький привкус чужого горя и обмана.
Алина провела пальцами по кольцу: почему та, жестокая, отдала его вместе с ребенком? Совесть проснулось? Желание оставить связующую нить? Слаба была эта нить. Тогда что? Прихоть? Вероятно. И прихоти же ради Алина оставила кольцо себе. Пожалуй, это было правильным решением.
Дверь открылась без стука. Запах духов и звук шагов выдали вошедшего.
– Не спишь? – спросила Галина и, щелкнув выключателем, сказала: – Я знаю, что не спишь. Поговорить хочу.
– О чем?
– Ты и вправду завещала все тому ненормальному?
– Да.
Кряхтит, выбирает слова, которые после кинет Алине в лицо, щедро сбрызнув обидой.
– Это неправильно.
– Ну я пока не собираюсь умирать. Глядишь, и передумаю. Ты же хочешь, чтобы я тебе все оставила?
– Я заслужила. Столько лет терпеть…
Пауза повисла в воздухе.
– Договаривай уже, – вздохнула Алина, проворачивая кольцо. – Что ты хотела сказать? «Терпеть чужого ребенка»?
Яркий свет лишь подчеркивает Галинины морщины. Ноздреватость кожи и тугие складки в основании подбородка. Скулы-выступы, глазницы-впадины и прорезь рта, сквозь которую не каждое слово вырвется.
– Тебе плохо жилось?
Галина шла по комнате, как по музею. Останавливалась, разглядывала вещи с легким удивлением, точно никогда прежде не заходила сюда. Винтажный столик с реконструированными ножками. Китайская шкатулка, на крышке которой сплелись в смертельном бою красный и желтый драконы. Мягкое кресло, подделка в стиле Людовика с неизвестным номером.
– Витольд собирался убить того человека, – добравшись до окна, Галина провела ладонью по лиловой тафте и резким движением дернула, затягивая окно. – Ты его довела!
– Он сам себя довел.
– Неужели? – Галина резко повернулась и, уперев руки в бока, громче спросила: – Значит, мы сами во всем и виноваты? Так по-твоему?
А она мало изменилась. Костюм дорогой, но сидит мешок
И руки у Галины натруженные, хотя она давно и ничего по дому не делает.
– По-моему у вас есть все. Или почти все. А вам мало. Только все равно у Витольда не вышло?
– Почему ты так думаешь? – в Галином голосе звучал вызов, и Алина с удовольствием его приняла.
– Потому что у твоего драгоценного Витольда духу на серьезное дело не хватит. Он только и горазд, что на брюхе ползать, подачки выпрашивая. Гадости исподтишка – это по-Витольдовски, а вот пойти и убрать помеху…
– А тебе хотелось бы, чтобы он взял и убил человека?
– И да, и нет. Я ничего не имею против Тынина. Он мне даже симпатичен где-то. С другой стороны, я, да и ты тоже, увидели бы, что есть Витольд. И увидели, кстати. Но ты же не за этим пришла, верно?
Галина вздохнула и, схватившись руками за голову, пожаловалась:
– Я запуталась, Аль. Я совсем запуталась. Я думала, что ненавижу тебя. Что ты мою жизнь поломала, что всегда первая… во всем первая… а я по следу. Донашиваю за тобой. Только не вещи – людей. И жизнь. Кидаешь с барского плеча… Выпить есть?
Алина подошла к бару и наполнила два стакана, один из которых протянула сестре.
Интересно, а она пьет? Чтобы каждый вечер и понемногу, притворяясь, будто алкоголь исключительно для успокоения нервной системы и остановиться можно в любой момент? И не от пьянства ли лицо ее так быстро старится.
– Спасибо. Так вот, когда Витольд пришел… когда рассказал… господи, Алин, он же плакал, как ребенок.
– И кого жалел? Себя или Тынина?
– Тебе ведь все равно? Я тут каяться пришла, а тебе все равно?! – Галина осушила стакан одним глотком, почти профессионально занюхав ладонью. – Ты ведь специально это устроила? Не понимаю, зачем?!
Сложно объяснить, просто… надоело быть плохой.
Надоело быть хорошей.
Существовать, лавируя между чужими интересами. Танечка хочет одного. Ольга – другого. Анечка – третьего. Галина всего и сразу, но молчит. Витольд же говорит постоянно, но лучше бы молчал.
Это они высосали из Алины жизнь. Из-за них под сердцем гулко и пусто, и даже коньяк не в состоянии согреть эту пустоту.
– Ты говоришь, что имеешь право на деньги. Возможно. А я имею право знать, чего вы стоите.
Алкоголь в стакане не имеет ни вкуса, ни запаха.
– И что мне делать? – этот Галинин вопрос смешон, как и она сама. Глупая курица, которую, как ни наряжай, цесаркой не сделать. Хотя, если разобраться, цесарка – та же курица, только благородных кровей.
– Что хочешь, – ответила Алина. – Оставайся. Уезжай. Делай вид, что все в порядке. Или не делай. Только… завтра в два часа будет семейный обед. Пожалуйста, появись. И проследи, чтобы все остальные тоже были.