Вечная молодость графини
Шрифт:
– Здравствуйте! – Серега помог выбраться из такси.
Надо же какой он бледненький! И волосы дыбом стоят. И куртка его нараспашку, а шарф висит змеею дохлой. Интересненько, что это так на юношу подействовало?
– Это Василий Игоревич, – сказал Серега, и тип, прятавшийся в тени, вышел на свет. – А это Дарья Федоровна. Ее тетушка наняла.
– Наслышан, премного наслышан. Но не имел чести быть представленным. – Тип поклонился, припав к Дашкиной ручке. – И безусловно, рад, что нынешнее дело позволило восполнить сей пробел.
– Я вот вас знаю, – сказала Дашка,
В отделе его называли Вась-Вась за привычку дважды проговаривать слова и несколько недолюбливали, правда, на сей раз за упрямство. Он был невысок и плотно сбит. Покатый лоб продолжался ранней лысиной, тяжелый подбородок отливал синевой щетины, а глубоко посаженные глаза смотрели внимательно. Руки Вась-Васи были широкие с короткими цепкими пальцами. На левой отсутствовал мизинец, на правой сиял золотом перстень.
– Анечка заболела, – привлек внимание Серега, запахивая куртку. – Сегодня взяла и заболела. А она никогда, понимаете, никогда не болела! И чтобы вот так и сразу. Она глупенькая. Вредная, избалованная, но… я знаю, что на самом деле она совсем не такая плохая. Она просто потерялась. И она моя сестра. Я не хочу, чтобы она умерла!
– И вот тут молодой человек с завидным упорством утверждает, что внезапная болезнь его сестры закончится летальным исходом. На самом же деле я узнавал – у девочки грипп. Ничего серьезного.
Серега застонал и повернулся к Дашке:
– Я ему говорил! Рассказывал! И про Ольгу. И про Танечку. У них тоже так начиналось. Сначала простуда. И еще простуда. И потом тоже, а с каждой как будто… как будто жизнь выпивали. И вот.
Он достал что-то из кармана и сунул Дашке в руки.
– Это я под матрасом у нее нашел. А она сказала, что гребень вернули. Еще сказала, что я не родной. Что на самом деле я – теткин сын. Но это глупость полная!
Дашка кивнула, думая о другом. Степушка. Он говорил про гребень и про девочку, которой его велели отдать. И Дашка ехала, чтобы поговорить с Анечкой, а потом позвонил Алексей и стало не до того.
Гребень красивый, даже в сумерках и свете фонаря, хотя, верно, эта вещь привыкла к совершенно иному освещению и обращению. Ей бы на бархате лежать, под стеклом, и чтобы табличка рядом: «Руками не трогать».
Дашка трогала. Ощупывала впадинки и бугорки чеканки, гладила камни, любуясь темными бликами. Захотелось примерить. Приложить к волосам – жаль, что короткие! – и провести, чувствуя, как длинные зубья нежно гладят кожу.
Жуть какая! И после этого Адам утверждает, что свойства гребня не имеют значения?
Стоп!
– Стоп, – сказала Дашка и вытащила из сумочки письмо, сунув его Вась-Васе. – Вот. Почитай.
Он подошел к фонарю, оперся плечом и развернул лист.
– Что там? – шепотом спросил Серега, Дашка махнула рукой. Там ответ, только вот…
У Адама все просто. Взять и уничтожить. А то, что гребешок этот сотни тысяч стоит, он не подумал. Вернее, подумал, но не счел фактор важным.
– Как он? – спросил Вась-Вася, укладывая письмо в конверт. Толстые пальцы его были нежны.
– В больнице, – не зная зачем, ответила Дашка. – С ножевым.
Только бы не расплакаться! Не здесь, не перед мальчишкой, который поверил в страшную сказку и пришел спасти сестру. Не перед Вась-Васей, наверняка слышавшим много и всякого.
И Дашка, вымученно улыбнувшись, соврала:
– Ничего серьезного. Просто… мне бы вернуться побыстрей. Адам больниц не любит.
– А кто…
– Никто, – оборвал Серегу Вась-Вася, а Дашке пообещал: – Вернешься.
Хорошо бы. Вась-Вася же, разминая пальцами обрубок мизинца, продолжил:
– В общем, так, сударь и сударыня, имеется у меня одна презанятная мыслишка, которую весьма неплохо было бы опробовать. Дарья Федоровна, ваша нанимательница, сумеет устроить тихий семейный обед? И чтобы явка на него обязательна?
– Полагаю, сумеет.
– И позвольте изъять гребешок. Временно, сугубо временно, – Вась-Вася подмигнул Дашке. – Постараемся, так сказать, дать пищу волкам, не тронув стадо.
С каждой минутой этот человек был все более симпатичен. Конечно, существовала некая вероятность, что он исчезнет вместе с гребнем, но… но Дашка не нанималась хранить семейные реликвии. Да и была у нее странная уверенность, что никуда Вась-Вася не денется.
– А… а мне что делать? – спросил Серега.
– Тебе? Тебе сидеть у постели сестры и изображать любящего брата. А завтра постараться не переигрывать. – Вась-Вася щелкнул Серегу по носу и гораздо более серьезным тоном сказал: – На самом деле ты уже сделал все, что нужно было. Поэтому просто постарайся не завалить представленье. Ясно?
Алине не спалось. Она сидела с выключенным светом и смотрела в окно. Пробивались сквозь полог ночи желтые цветы фонарей, блестела дорожка, небось вновь заросла льдом, шевелили ветками деревья. Прозрачное небо, измаранное черными кляксами облаков, выгнулось под тяжестью луны. Того и гляди треснет, уронив кривобокий шар прямо на дом.
Хорошо бы.
Алина устала. Она закрыла глаза, но все равно продолжала видеть и двор, и фонари, и чертову луну, и кольцо, тускло поблескивающее в темноте. Оно словно издевалось, напоминая о прошлом.
– Прости, прости… – Павел полз на коленях, и на ковре за ним оставались широкие полосы. Алину они раздражали сильнее, чем муж, казавшийся в этот миг особенно жалким. – Прости меня!
– Хорошо.
– Что? – от удивления он замолчал, а рот остался приоткрытым.
Странно. Павел ведь – хороший человек. Он вежлив, заботлив, умен. Говорят, правда, что с конкурентами он иной, настоящий хищник, но тут… мямля.
– Я тебя прощаю, – повторила Алина и велела. – Встань. Стыдно так. Ты же взрослый человек.
Встал, неловко опершись на столик ротангового дерева, и тот треснул под рукой. Жалко. Столик Алине нравился, а вот муж не очень.
– Ты меня прощаешь? – Павел сел на край софы. – Прощаешь?
– Прощаю.
– Я тебе изменил.
– Да.
Какая разница? Алине все равно. Главное, чтобы девочки не узнали – расстроятся. Это только кажется, что они маленькие, на самом деле все понимают.