Вечная ночь
Шрифт:
«Конечно, – думала Ика, – даже я обратила внимание на эти звездочки и посмотрела пару кассет. Марк снимал клиентов скрытой камерой. Я знаю, что она установлена в квартире-гостинице, прямо над кроватью. Там такая здоровая модерновая люстра, и вот как раз в ней эта штуковина и спрятана. Марк правда тупой, а думает, что самый умный. Камера включается, когда погасишь верхний свет. Он нас всех предупреждал, что верхний надо гасить обязательно. Если клиент желает при свете, пусть остается бра».
Блондинка Тома шныряла по другим сайтам. Теперь на мониторе был какой-то
Ика отчетливо вспомнила один из недавних разговоров с Марком. Они лежали в койке, усталые, размякшие после бурной любви, отщипывали виноградины ртом с грозди, и она сказала:
– Слушай, продаются такие диски, по которым можно найти фамилию любого человека по телефонному номеру.
– Продаются, – кивнул Марк, – ну и что?
– А то, что ты ведь запросто можешь узнать настоящие имена клиентов.
– На фига? Мне от них бабки нужны, а не паспортные данные. Шантажом я заниматься не собираюсь, если ты об этом. Я не идиот.
Оказывается, идиот, еще какой. Может быть, он и не собирался заниматься шантажом, но паспортные данные все-таки узнавал потихоньку и заносил в компьютер.
– Ладно, Тома, – услышала она голос дяди Моти, – вытаскивай жесткий диск. Вова, что там у тебя?
Вова взял одну из кассет, помеченных маленькой звездочкой, молча вставил в магнитофон. Ика повернулась к телевизору. Качество пленки было плохое, но можно разглядеть, как голая Женя скачет верхом на каком-то жирном старикашке. И лицо этого старикашки видно вполне четко.
– Между прочим, та самая малышка, – сказал дядя Мотя и тяжело вздохнул.
– К-какая – та с-самая? – спросила Ика.
Дядя Мотя, Тома, Вова уставились на нее, и повисла тишина. Ее нарушали только хриплые стоны старика, звучавшие из колонок видеосистемы.
– Та самая, которую задушил маньяк, – произнес наконец дядя Мотя, – странно, что ты до сих пор этого не знаешь.
Глава двадцать восьмая
Едва Борис Александрович вошел в школу, к нему кинулась учительница начальных классов, пожилая, очень полная Вера Евгеньевна.
– Горе-то какое! Единственный ребенок у матери. Вот так живешь, живешь, нервничаешь из-за всякой ерунды, забываешь, что такое настоящая трагедия. Сейчас там, в учительской, сидит следователь, допрашивает Карину Аванесову, подружку ее. Ой, не знаю, не знаю, вряд ли они найдут убийцу. Вчера был сюжет в криминальных новостях, я еще смотрела, думала, хорошо, что это в области, не у нас. Там имени не назвали, только сказали: девочка-подросток, от двенадцати до четырнадцати. И никаких подробностей. Кстати, следователь тот самый, которого показывали по телевизору, только что пришел, сначала два милиционера приехали, оперативники, а потом следователь. Он ничего, нормальный, лицо интеллигентное.
Они вошли в учительскую раздевалку. Борис Александрович машинально поставил на пол портфель, снял плащ, стянул шарф. Стал запихивать его в рукав, но все не мог попасть. Шарф, словно
В школе было тихо. Четвертый урок еще не кончился. Борис Александрович пришел к пятому. Он наконец нормально выспался, даже проспал немного, и до школы почти бежал. Одышка до сих пор не прошла.
– Я ведь помню ее совсем маленькой, невозможно представить, – бормотала Вера Евгеньевна, всхлипывая и сморкаясь, – говорят, это какой-то маньяк. Он уже давно орудует, убивает женщин и девушек в зеленом. На ней как раз была зеленая куртка.
– Подождите, – сказал Борис Александрович, продолжая воевать с шарфом, – подождите, я не понимаю, о чем вы говорите. Какая зеленая куртка? На ком – на ней?
На самом деле, он уже все понял, но не хотел верить. Куртка на Жене Качаловой была действительно зеленая, вернее салатная, с капюшоном, отороченным серебристой норкой.
Вера Евгеньевна охнула и всплеснула руками.
– Так вы еще ничего не знаете?! Ну да, вы же только что пришли. Уже вся школа знает. Горе-то какое, господи! Женечку Качалову нашли в лесу, возле кольцевой дороги. Убитую.
Взорвался звонок, и через мгновение коридоры наполнились гулом и грохотом. Так шумно, как в школе на переменах, бывает только на аэродроме, когда взлетает реактивный самолет, или на берегу океана, когда гудят волны. Борис Александрович привык к этому шуму, любил его, но сейчас детские голоса и топот множества ног разрывали ему мозг. Он двинулся вперед по коридору, все еще комкая в руке шарф. Мимо носились малыши. Это был этаж первоклашек. Покачиваясь, загребая ногами, словно шел по воде, стараясь никого не задеть, он добрел до учительской. Она находилась в «аппендиксе», в глухом конце коридора, вдали от классов. Здесь было значительно тише.
– Вы только не волнуйтесь, – прошептала на ухо Вера Евгеньевна и отдала ему портфель, который прихватила из раздевалки, – если что, у меня есть валерианка в таблетках и валокардин.
– Спасибо.
Дверь открылась. Из учительской вышла Карина Аванесова, красная, мокрая, с открытым ртом и блестящими от слез глазами. Увидев Бориса Александровича, она вдруг схватила его за руку, как будто боялась упасть, и прошептала:
– Не говорите им про дневник, умоляю!
– Кариша, – Вера Евгеньевна обняла ее за плечи, оттащила от старого учителя, – деточка, как ты себя чувствуешь?
– Голова кружится, – хныкающим голоском пожаловалась Карина.
– Пойдем, я отведу тебя к медсестре.
Они прошли несколько шагов по коридору. Учительница поддерживала девочку за локоть.
– Борис Александрович, – Карина остановилась, оглянулась.
– Что? Что ты хочешь сказать? – спросила Вера Евгеньевна.
– Борис Александрович, – повторила девочка и больше ничего не прибавила.
В дверном проеме появился рыжий парень в джинсах и свободном сером свитере, скользнул взглядом по лицу старого учителя.