Вечная принцесса
Шрифт:
— Я тоже… — выдохнула Каталина. — Однако…
— Да, ваше высочество?
— Известие о кончине вашего брата доставило мне огромное огорчение, леди Пол, — словно бросаясь в воду, выпалила Каталина. Лицо ее, до того белое от волнения, запылало румянцем. Уши горели, голос дрожал. — Огромное…
— Это была большая потеря — и для меня, и для всей семьи, — спокойно ответила леди Пол. — Но что поделаешь! Такова жизнь!
— Я боялась, что мой приезд сюда напомнит вам об этой потере…
— У меня и в мыслях не было, ваше высочество, полагать, что вы к этому причастны. Когда нашего дорогого принца Артура обручили, король Генрих должен был позаботиться о том, чтобы обезопасить свое наследие от возможных посягательств. Я, конечно, знала, что мой дорогой брат никогда бы не стал нарушать спокойствие
Каталина слушала, приоткрыв рот.
— Я знаю, что мои отец и мать хотели удостовериться в том, что у Тюдоров нет соперников. Я знаю, что они сообщили об этом королю Генриху, — выговорила она так, словно делом ее жизни и смерти было убедить леди Пол в своей невиновности.
— И я бы сделала так, будь я на их месте, и отвечала только бы перед Богом, — ответила та. — Дорогая моя, поверьте, я не виню ни вас, ни ваших родителей. Не виню и нашего короля.
— Мне всегда казалось, что гибель вашего брата на моей совести.
Леди Пол покачала головой.
— Это не так, — твердо сказала она. — Грешно винить себя за деяния других. Вашему исповеднику следовало бы сказать вам: такие мысли суть проявления гордыни. Не стоит брать на себя чужие грехи.
Тут Каталина решилась поднять глаза и встретилась взглядом с леди Пол, увидела ее улыбку и неуверенно улыбнулась в ответ. На это леди Пол протянула ей руку, как сделал бы мужчина, желающий скрепить дело рукопожатием.
— Видите ли, ваше высочество, — сказала она, — я и сама была принцессой королевской крови, последней из рода Плантагенетов. С младенчества росла под покровительством короля Ричарда вместе с его сыном. Кому, как не мне, известно, что в мире происходит много такого, что нам, женщинам, неподвластно. Тут и воля твоего мужа, и твоих родителей, и твоего короля, и твоего Бога. Никто не вправе корить принцессу за деяния короля. Разве мы можем этому противостоять? Или хотя бы изменить что-то? Нет, мы можем лишь подчиняться.
Каталина, ладонь которой сжимала теплая сильная рука, окончательно успокоилась.
— Боюсь, я не всегда послушна, — призналась она.
Леди Пол рассмеялась:
— О да, надо быть дурочкой, чтобы совсем не думать о себе! Подлинное послушание мужу возможно только тогда, когда ты втайне думаешь, что на самом-то деле знаешь все лучше его, но осознанно склоняешь голову. Если же это не так, то тогда это просто податливость, которая есть свойство любой придворной пустышки. Как вы полагаете?
И Каталина — впервые за все пребывание в Англии! — рассмеялась на слова англичанки:
— Ну, я никогда не метила в придворные пустышки!
— Я тоже, — улыбнулась Маргарет Пол, урожденная Плантагенет и принцесса королевской крови, а теперь смиренная жена, прозябающая в глуши тюдоровского Уэльса. — Я всегда знала, глубоко в сердце, что я — это я, какой бы титул мне ни присвоили.
Поразительное дело! Женщина, оказаться лицом к лицу с которой я так боялась, сделала замок Ладлоу для меня настоящим домом. Теперь леди Маргарет Пол мне друг и компаньонка, замена матушке и сестрам. Сейчас я понимаю, что всегда жила в мире, в котором преобладали женщины: королева-матушка, мои сестры, наши придворные дамы, даже служанки нашего сераля. В Альгамбре мы жили почти в изоляции от мужчин, в комнатах, выстроенных так, чтобы женщинам было удобно и приятно, чтобы они могли бегать по дворикам и стоять на балконах в полной уверенности, что за ними никто не подсматривает. Конечно, мы посещали двор нашего отца и совсем не прятались от чужих взглядов, и потому знали — самые красивые комнаты и лучшие сады в Альгамбре предназначались для женщин.
Странно было, приехав в Англию, оказаться в мире, где преобладают мужчины. Конечно, мне выделены апартаменты и штат придворных, однако всякий может явиться ко мне, когда ему вздумается, и испросить аудиенции. К примеру, сэр Ричард Пол или любой из придворных Артура приходят, не предупредив заранее, и думают при этом, что оказывают мне любезность! Кажется, англичане считают это нормальным, когда женщины и мужчины перемешаны. Я еще не видела здесь дома, где имелась бы женская половина, и женщины не прячутся под покрывалом, как делали мы в Испании. Даже путешествуя, не прячут лиц, даже среди незнакомцев! Королевская семья открыта всем взорам. Никому не известные мужчины могут разгуливать по королевскому дворцу, если им, конечно, хватило соображения уговорить стражу впустить их. Могут толпиться вблизи приемной королевы и в любое время застать ее проходящей мимо, пялиться на нее, словно они приближенные или члены семьи. Большой зал, комнаты королевы, часовня — все открыто любому, у кого есть приличная шляпа и плащ и кто может сойти за джентльмена. Дамы вольны ходить куда вздумается, лица их открыты каждому взору. Поначалу я думала, что это признак свободы, и очень этому радовалась, но потом поняла, что, хотя англичанки не прячут лиц, таких вольностей, что позволяются мужчинам, они разрешить себе не могут, им положено хранить молчание и подчиняться.
Теперь, когда леди Маргарет вернулась и заняла свои комнаты этажом ниже меня, замок, кажется, перешел в руки женщин. Вечера в большом зале стали менее воинственными, даже вкус блюд изменился. Трубадуры принялись петь больше о любви, чем о битвах, французская речь вытесняет валлийскую.
Наши комнаты расположены так, что целый день мы ходим вверх-вниз по лестнице, чтобы повидаться. Когда Артур и сэр Ричард охотятся, замок больше не кажется необжитым, ведь его хозяйка дома. В отсутствие мужчин это не пустынное место, где все томится в ожидании их возвращения, — нет, это теплый, уютный дом, деятельно занятый своей жизнью.
Мне так недоставало старшей подруги! Мария де Салинас — моя ровесница и так же глупа, как я, она подружка, а не наставница. Донье Эльвире, которую моя матушка назначила занять свое место, на мой взгляд, недостает сердечного тепла, хотя я пыталась полюбить ее. Она строга со мной, ревниво борется за свое на меня влияние, честолюбиво стремится распоряжаться всем при дворе. Они с мужем, моим дворецким, не прочь были бы командовать и мной тоже. Я усомнилась в ее рассудительности с того первого вечера в Догмерсфилде, когда она не распознала в короле короля. Да и сейчас она норовит остеречь меня от излишнего сближения с Артуром, как будто это грех — любить мужа, как будто я могу перед ним устоять! Она хочет устроить здесь в Англии маленькую Испанию, хочет, чтобы я оставалась инфантой. Но я твердо знаю, что моя задача — стать в Англии англичанкой.
Донья Эльвира не хочет совершенствоваться в английском. Притворяется, что не понимает по-французски, когда на нем говорят с английским акцентом. Валлийцев третирует с полным презрением, словно они сущие варвары. Сказать по чести, порой она ведет себя с каким-то беспримерным величием, гордости в ней больше, чем даже в моей матушке. Не могу ею не восхищаться, но любить, признаться, тоже не могу.
Леди Маргарет, которую воспитывали как племянницу короля, говорит по-латыни так же бегло, как я. Мы болтаем по-французски, она учит меня английскому, и, когда мы спотыкаемся на слове, которого нет в языках, известных нам обеим, устраиваем мимические представления, порой уморительные. Она просто рыдала от смеха, когда я пыталась изобразить несварение желудка, а когда она взялась показывать мне, как по формальному протоколу строится английская полевая охота, задействовав в этом всех придворных дам и их служанок, сбежалась охрана, решив, что на нас совершено нападение.