Вечная жизнь
Шрифт:
Я вздохнула, взяла следующую картофелину и принялась свирепо кромсать ее ножом.
— Ладно, объясните мне еще раз эту штуку про добро и зло.
Остальные (кроме Рейна, разумеется) расхохотались и повернулись, чтобы уйти — улыбчивые, счастливые, розовощекие бессмертные самого высшего качества. Нелл задержалась возле двери.
— Ой, Рейн, чуть не забыла! У меня что-то дверь заедает. Ты не мог бы взглянуть?
При этом она одарила его одной из своих фирменных улыбочек. Ни дать ни взять, персик со сливками!
Рейн кивнул и сделал шаг в ее сторону.
— Рейн, — остановил его Эшер.
— Да? — В его невозмутимом голосе не было ни капли тепла, однако не было и презрения, с которым он обычно обращался ко мне. Нелл задержалась у двери, но Эшер знаком велел ей идти. Поколебавшись несколько секунд, она улыбнулась и вышла.
— Я описывал наш поиск как бесконечную цепь решений, свершаемых каждый день на протяжении всей нашей жизни, — спокойно объяснил Эшер. — При этом я пытался объяснить, что никто из нас не совершенен, и никто не может каждый раз безошибочно выбирать добро. Я сказал, что жизнь устроена не так. Ты не мог бы вставить несколько слов от себя, чтобы помочь Настасье понять мою мысль?
«О да, пожалуйста, ты не мог бы вставить Настасье?» — захихикала я про себя и тут же мысленно отвесила себе оплеуху. Похоже, я сделала именно то, о чем говорил Эшер: прямо здесь и сейчас сделала свой маленький выбор в пользу зла. Кажется, я безнадежна.
Рейн выглядел настолько ошеломленным, что я сразу почувствовала себя немного лучше. Очевидно, ему не хотелось приближаться ко мне так же сильно, как я мечтала быть ближе к нему.
— Как проходит твой поиск? — спросила я, сбрасывая картофельные очистки в раковину. Он выглядел просто невероятно, как из сказки — ясноглазый, с растрепанными ветром волосами, разрумянившийся на холоде. Мне едва удалось справиться с желанием опрокинуть его на пол прямо под ноги Эшеру и усесться сверху. Может быть, если предварительно оглушить его сковородкой, он не будет слишком сопротивляться...
— Трудно, — ответил Рейн. — Это самое трудное из всего, что мне когда-либо доводилось делать. Это постоянная битва. Постоянный выбор между жизнью и смертью.
Казалось, даже Эшер был слегка озадачен.
До сих пор Рейн никогда так не раскрывался, поэтому я внимательно посмотрела на него. Нет, я все поняла про жизнь и смерть, но мне представлялось, что сражающийся на стороне добра должен говорить об этом с чуть большим энтузиазмом.
— А зачем ты это делаешь? — Я вовсе не хотела быть занозой, мне было искренне интересно.
Рейн долго молчал, и я решила, что он не станет отвечать. Но он вдруг сказал:
— Потому что отказаться от усилий означает признать, что та сторона выиграла. Отказаться означает перейти на сторону тьмы и смерти. А на этом пути нет ничего, кроме отчаяния, безумия и нескончаемой боли.
Эшер и я застыли, вытаращив глаза.
— Ну да, в общем, — пролепетала я.
Глаза Рейна были непроницаемы. Не говоря ни слова, он повернулся и вышел из кухни.
Я посмотрела на Эшера, который ответил мне задумчивым и озабоченным взглядом.
— Занятный парень, — сказала я.
Эшер молча погладил бороду и оставил меня в одиночестве сражаться с картошкой.
Глава 11
— Ты надумала остаться? — мягкий вопрос Ривер заставил меня застыть над стопкой чистых кухонных полотенец, которые я складывала.
Я открыла рот, чтобы ответить: «Нет, извините, никак не могу», но не смогла произнести ни слова.
Конечно, здешняя жизнь совсем не походила на каникулы, но если подумать, я не могла бы сказать, что нахожусь в постоянной агонии или как-то очень страдаю. Зато в Бостоне и в Лондоне я как раз была в агонии и страдала. Там я чувствовала, что умираю — если уже не умерла.
Ничего подобного здесь я не испытывала. Конечно, я продолжала постоянно думать о том, как там Инки и ребята, чем занимаются, скучают ли по мне или думать забыли о моем существовании. У меня никогда не было привычки пропадать и объявляться без предупреждения, как теперь. Конечно, мне доводилось спешно удирать из города, оставив записку типа: «Встретимся в Константинополе», но на этот раз я впервые попробовала исчезнуть с лица земли. Как они к этому отнеслись?
Мне вдруг стало холодно, и я поежилась.
Моя жизнь полностью переменилась. Разве я не этого хотела? Каждое утро я просыпалась в такую рань, что видела, как холодные космы рассвета ползут по вершине дальнего холма. Я заправляла постель (то есть накидывала на нее одеяло), одевалась и спускалась вниз. Иногда мое имя значилось в списке тех, кто помогает готовить завтрак. Иногда мне приходилось делать что-нибудь другое, например, собирать яйца, подметать крыльцо или накрывать на стол.
Каждое мое утро было занято работой; чаще всего я трудилась в паре с кем-нибудь из учителей или кем-то из продвинутых студентов: Дайсукой, Чарльзом или Рейчел.
Иногда они задавали мне вопросы, на которые я пыталась отвечать, а иногда болтали всякий вздор, и только позже я поняла, что таким образом мне ненавязчиво преподавался Важный жизненный урок № 47 или типа этого.
Теперь я перезнакомилась со всеми здешними обитателями: я знала, как их зовут, откуда они родом и как долго живут здесь.
Ветхому Джесу в действительности оказалось всего сто семьдесят три года. Однако он побывал в гораздо худших передрягах, чем я, и это была его пятая попытка удержаться здесь. Никогда еще я не видела, чтобы такой молодой человек выглядел настолько дряхлым — у юного Джеса были седые косматые волосы, испещренный красными прожилками нос и морщинистое лицо старика. Во время последних каникул «на воле» он пьяным сел за руль мотоцикла и сбил пешехода. Никто не погиб, но, по словам Джеса, на его плечи лег многотонный груз вины. Ему нужно было как следует разобраться в своей жизни. Как и мне.
Рейчел чаще всего была ужасно серьезна, но порой могла рассмешить до колик. Когда она рассказывала о своих похождениях в двадцатые годы прошлого века, мы все держались за животы от смеха.
Анна, еще одна преподавательница, наряду с Ривер, Солисом и Эшер, была веселой, улыбчивой и постоянно куда-то спешила. И еще она умела лечить наложением рук: она то и дело дотрагивалась до моей руки, мимоходом клала ладони кому-нибудь на плечи или растирала спину Ривер.
В конце концов я научилась не вздрагивать от ее неожиданных прикосновений. Анне было триста четыре года, а свой юный вид она обычно объясняла «чистым образом жизни», причем остальные преподаватели на это обычно фыркали, а сама Анна прыскала со смеху.