Вечно ты
Шрифт:
Начальница хмурится:
– Вот именно, Татьяна Ивановна, не первый. Не боитесь?
– Чего? Что я выставляю необоснованные противопоказания? Ну так простите, меня еще в институте учили, что если человек не в гипергликемической коме, то большие дозы инсулина ему вводить противопоказано.
– Да, Татьяна Ивановна, не понимаете вы еще специфики нашей работы, – тонко улыбается Регина Владимировна.
Но мне уже трудно остановиться:
– Пока что я понимаю, что после инсулиновой комы у шизофреника гораздо меньше шансов выздороветь, чем у здорового – превратиться в полного идиота.
– На Западе уже двадцать лет назад доказали полную клиническую неэффективность
На всякий случай делаю вид, что не слышу. Мы обе знаем, что в наше время бессмертные строки «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется» имеют не только тот смысл, что вкладывал в них поэт, но и гораздо более приземленный и грубый.
Достаю ручку и быстро накидываю стандартную консультацию. Жалобы, состояние, для уточнения диагноза необходимо…
– О, вы и биохимию назначили? – вздергивает бровь начальница. – Что ж, зная возможности нашей лаборатории, предвижу, что это отсрочка еще минимум на неделю.
– Неделя ничего не решает.
– Иногда нет, а иногда решает абсолютно все. Бывает, час решает.
– Или минута, – говорю я неожиданно севшим голосом.
– О, простите, простите, – она встает и мягким движением, в котором я чувствую больше профессионализма, чем мне бы хотелось, берет меня за локоть.
Улыбаюсь, мол, все в порядке. Во-первых, я далеко не в каждом слове вижу намек на безвременную смерть мужа, а во-вторых, и так помню о ней всегда. А сейчас, если честно, я думала о ребятах из организации «Молодая гвардия», которых расстреляли всего за неделю до освобождения Краснодона нашими войсками. Всего неделя, семь дней, которые в обычной суете пролетают так быстро, что и не заметишь, отняли будущее у этих юношей и девушек. Они совершили великий подвиг, но не успели полюбить, родить детей и состариться. С годами я все чаще думаю об этом, юношеское восхищение героизмом сменила старческая скорбь и сожаление, что из-за страшной войны двадцать миллионов человек не узнали простой жизни, которая, может быть, скучна, но ради нее рождается человек.
И если подумать, так ли уж правильно, что люди, лично знающие инопланетян, или те, кто всего лишь позволил себе усомниться в том, что коммунизм – идеал и панацея от всех проблем человечества, сидят у нас в закрытом отделении, а те, кто посылает толпы вчерашних детей умирать и убивать друг друга, управляют миром? Нет ли здесь, если подумать, какого-то подвоха?
Выйдя из метро, Люда сразу увидела щуплую фигурку в джинсах и ковбойке с закатанными рукавами. Стоя возле киоска Союзпечати, Варя ела эскимо, откусывая такими большими кусками, будто это был хлеб. На ногах, как всегда, стоптанные кеды, белые и тонкие, как пух, волосики забраны в небрежный хвост аптечной резинкой. «Росомаха с туристскими наклонностями» – так припечатала бабушка, мастерица метких характеристик.
В глаза она, впрочем, называла девушку Варенькой, но это точно было не про нее. Варенька – это кружевные зонтики и дачные веранды в прошлом веке, долгие чаепития и блузки с камеями, визитные карточки и дворянская честь, словом, та безвозвратно ушедшая эпоха, дух которой изо всех сил пытается сохранить Людино семейство.
А тут Варя, или, как называет ее Лев, Варища, а чаще просто Дщерь. Люде часто приходилось делать усилие, чтобы не назвать ее так в глаза, так подходило ей это имя с мощным и каким-то даже раскатистым Щ.
– Мороженку хочешь? – Варя забрала у Люды одну
– Ого-то ого, да ничего вкусненького. Апельсины только, но он не любит.
– Не любит, – вздохнула Варя и быстро зашагала к припаркованной за перекрестком «Победе», – но витамины должен получать.
– Я еще печенья напекла, сухого, без начинки, вдруг примут в этот раз?
Варя решительно покачала головой:
– Нет, не примут. Люда, они ничего домашнего не берут, пора бы уж запомнить.
– Ну вдруг… Я так старалась…
– Даже просить не стану, – отрезала Варя, усаживаясь на водительское место.
Люда с некоторой неловкостью устроилась на переднем пассажирском.
– Варь, ну я еще понимаю – котлеты в прошлый раз не взяли…
– Кстати, спасибо, обалденно вкусные, – засмеялась Варя, – в последнее время не часто мне выпадает такая оказия – поесть домашнего.
Тут бы самое время заметить, что девушка обязана уметь готовить, и привести в пример себя самое, как человека, стряпающего обеды с восьмого класса, но Люда вместо этого только сказала, чтобы Варя забрала себе домой и печенье тоже, раз уж никак не получится пронести его мимо бдительных санитарок.
– Ой, спасибо!
– Но ты все-таки постарайся уговорить…
– Нет, Люда, даже пытаться не стану! – повторила Варя, с силой поворачивая ключ зажигания. – Санэпидрежим надо соблюдать. Они ж там не знают, мало ли как ты это печенье готовила, вдруг у тебя яйца сальмонеллезные, или панариций на пальце, или еще какая антисанитария?
– Варя, ты же знаешь, что у меня ничего такого нет. Я очень чистоплотная хозяйка!
– Но они-то этого не знают! И вообще, когда работаешь в сумасшедшем доме, лучше перестраховаться, потому что, я тебе скажу, что хуже пятидесяти психов могут быть только пятьдесят психов с поносом. Это реальный армагеддон, апокалипсис сегодня!
– Твой папа не псих.
– Да, но он там один такой на всю больницу.
– Ладно, ничего не поделаешь, – вздохнула Люда, вынимая из сумки пакет с печеньем и засовывая его в бардачок, где уже много чего разного было напихано. Когда они ездили со Львом, в ящичке царили чистота и порядок.
Как жаль, что мамы нет рядом! О, она бы заставила санитарочку принять передачу в полном объеме, с печеньем и со всем остальным, объяснила бы, что правила для черни, а благородным людям позволено чуть больше, чем низшему сословию, потому что они сами умеют себя контролировать и понимают, что к чему. И если уж несут домашнее печенье, то будьте уверены, что это идеальное печенье, в котором нет ни единого микроба и токсина, а, наоборот, сплошная польза. Она бы даже, наверное, и свидания добилась, несмотря на то, что по документам Льву никто. Вера тоже умеет поставить людей на место, а Люде этого полезного навыка бог не дал. Она сразу тушуется и отступает при первых признаках опасности, трусиха.
– Ты подождешь меня? – спросила Варя, выруливая на Невский.
– Конечно, как всегда. Позагораю, похожу по парку.
– Смотри только не углубляйся, – Варя улыбнулась, – весна, пора любви, психи на воле и полны сил.
– Они же за оградой.
– Ну не скажи. Когда хорошо себя ведут, их выпускают погулять. Не все же такие опасные, как папа, – Варя засмеялась, – однажды я ехала на велике мимо этой дурки, давно еще, до всего этого кошмара, и вдруг из кустов вываливаются два гаврика с таким блеском в глазах, что я сразу поняла – впереди ждет изнасилование, в лучшем случае кража велосипеда. Короче, никогда я с такой скоростью не крутила педали, ни до, ни после.