Вечное чудо жизни
Шрифт:
Объяснение, полагаю, было самое простое: подобно мне, подобно Хелен, они любили животных, и возможность работать с бессловесными друзьями искупала любые трудности. И потому оба твердо решили стать ветеринарами, когда вырастут.
И тут я подумал, что в десять лет Джимми уже наполовину достиг заветной цели. Едва теленок соскользнул на пол, сын тотчас очистил ноздри и рот малыша от слизи, схватил клок сена и принялся энергично растирать новорожденного.
– Телочка, пап! – возвестил он, бросив опытный взгляд между задними
Фермер засмеялся:
– Лучше некуда. Нам бы побольше телочек. Глядишь, из этой вот, которую ты растер, вырастет отличная дойная коровка.
Это было в пятницу. А в субботу мои дети, ликуя, что им не нужно идти в школу, были после завтрака готовы приступить к делу. А вернее, уже приступили – открыли багажник и принялись извлекать пустые бутылки и картонки, заодно проверяя, лежит ли там все, что может понадобиться.
– Пап, у тебя кальция мало, – предупредила Рози.
Ей исполнилось шесть, но сопровождала она меня с двух лет, а потому хорошо знала, что и в каких количествах должно помещаться в большом ящике с разными отделениями, который сотворил один мой друг, чтобы было удобнее размещать медикаменты и инструменты.
– Правильно, милуша, – ответил я. – Сбегай принеси еще. Без надежного запаса нам никак не обойтись.
Раскрасневшись от важности, она побежала в нашу аптеку, и я в который раз задался вопросом, почему Рози и дома, и на фермах бросается выполнять поручения бегом, а Джимми никогда даже шага не ускорит.
Нередко в трудные минуты я говорил: «Джимми, принеси мне побыстрее еще один шприц!» – а мой первенец неторопливо шествовал к машине, иногда насвистывая, и всегда вальяжно. Пусть происходящее живо его интересовало, он все равно не торопился. И до сего дня, хотя он давно уже опытный ветеринар, я ни разу не видел, чтобы он когда-нибудь спешил. Возможно, это и к лучшему. В нашей профессии всякое случается, и хладнокровие – качество для нее незаменимое.
Покончив со сборами, мы отправились в холмы. День выдался погожий, и солнечный свет смягчал угрюмость вершин и вересковых пустошей. Ночью шел дождь, и теперь в открытые окна машины лилось благоухание цветов и трав.
Дорогу на первую ферму преграждало несколько ворот, и Рози сияла счастьем, потому что открывать и закрывать их было ее обязанностью. Едва я затормозил перед первыми, как она молнией выскочила наружу и с величайшей сосредоточенностью отворила ворота, дав мне проехать.
– Хорошо, что я с тобой, пап, – сказала Рози. – Впереди еще не меньше двух ворот. Вон они!
Я кивнул:
– Правда, радость моя. Для меня нет ничего хуже ворот.
Дочурка удовлетворенно откинулась на сиденье. Когда Рози подошло время поступить в школу, она страшно переживала. «Что ты будешь делать без меня? – постоянно повторяла она. – Я скоро начну ходить в школу, а Джимми давно учится. Ты же будешь совсем один!»
Джимми вроде бы не сомневался, что я и сам справлюсь, а вот Рози терзалась. И выходные дни были для нее не просто днями отдыха, но временем, когда она могла поухаживать за отцом. А я извлекал из этого чистейшую радость и только дивился своему счастью. Стольких мужчин работа отрывает от семьи, я же видел своих детей не только дома, но и работая.
А возможностью перепоручить возню с воротами Рози я наслаждался с полной искренностью. Когда я проезжал сквозь последние, она стояла очень прямо, положив ручонку на щеколду, а ее лицо сияло от сознания, что она отлично справилась с порученным делом.
Несколько минут спустя я уже стоял в коровнике, недоуменно почесывая в затылке. У моей пациентки была температура 41,1 градуса, но от уже готового диагноза «мастит» пришлось отказаться – белое чистое молоко его исключало.
– Странно, – сказал я фермеру. – Легкие в порядке, желудок работает нормально, тем не менее у нее жар, и, по вашим словам, она не ест.
– Ага. Утром ни до сена, ни до брикетов не дотронулась. И поглядите, как ее дрожь бьет.
Я нагнул корове голову, выглядывая возможные симптомы, и тут у меня за спиной раздался фальцет моего сына:
– Пап, по-моему, это все-таки мастит. – Он сидел на корточках у вымени и сдаивал на ладонь струйки молока. – В этой четверти молоко чуть не кипит.
Я снова взялся за соски и тут же убедился, что Джимми прав. Молоко из одной четверти выглядело отличным, но было заметно теплее, чем из остальных трех. А когда я выдоил на ладонь еще несколько струек, то ощутил пока невидимые хлопья.
Я виновато посмотрел на фермера, и он закатился хохотом.
– Похоже, ученик-то разбирается получше учителя! Кто тебя этому научил, сынок?
– Папа. Он всегда говорит, что в таких случаях легко допустить промах.
– Вот он и допустил, верно? – Фермер хлопнул себя по бедру.
– Ну ладно, ладно, – отозвался я и пошел к машине за пенициллиновой мазью, размышляя, сколько еще таких накладок сын подмечал, разъезжая со мной по вызовам.
Потом, когда мы возвращались по перегороженной дороге, я его поздравил.
– Отлично сработано, старина. А ты знаешь куда больше, чем мне казалось.
Джимми расплылся до ушей:
– Ага! А помнишь, как я даже корову подоить не умел?
Я кивнул. Большие фермы давно были оснащены доильными аппаратами, но мелкие фермеры нередко все еще доили вручную, и сын всегда следил за ними как завороженный. Мне вспомнилось, как он стоял рядом с Тимом Саггеттом, доившим одну из своих шести коров. Скорчившись в три погибели на табурете, упираясь лбом в коровий бок, старик посылал пенящиеся струйки молока в зажатое между коленями ведро.
Он поднял глаза и перехватил жадный взгляд мальчика.