Вечное небо казахов
Шрифт:
Огонь
«Все мы созданы из огненного тела Тенгри, и мы возвращаемся в огонь», – так старый конюх объясняет хану Аблаю древний тюркский обычай кремации ханского боевого коня [12] . С. Кондыбай реконструирует тюркские генеалогические мифы как космогонические, где протокосмос, зародыш мира предстает в виде огненного золотого яйца [13] . Здесь мы затрагиваем весьма деликатную тему, так как согласно позднейшим, авраамическим религиям человек создан из глины, а из огня были сотворены ангелы, в том числе и восставшие против Творца. Для мусульман тенгрианская перспектива возвращения в огонь есть напоминание об адском огне. Чтобы правильно понять это положение тенгрианства, нужно иметь в виду три момента: во-первых, тенгрианские эзотерики трактовали глину как плотную форму огня (Т. Асемкулов); во-вторых, они предвосхищали современное научное представление о разных формах горения (окисления) как основе жизненных процессов; и в-третьих, несколько утрируя, авраамические религии можно отнести к посланиям, данным для железного века – века максимально плотных форм, тогда как тенгрианство
12
Асемкулов Т. Смерть Кокбалака (киноповесть) // Простор, 2002, № 5.
13
ондыбаев С. аза мифологиясына кiрiспе. 156-б.
В духовном наследии древней Греции можно выделить стоическую идею периодического мирового пожара, когда все души поглощаются мировой душой – изначальным огнем. В доколумбовой Южной Америке существовали представления о том, что мир поочередно возникает из четырех космических стихий, а в конце эры уничтожается той самой стихией, из которой был создан. Древние ацтеки считали, что наша эра – эра огня, и в огне погибнет наш мир. В индуизме бог огня Агни является субъектом, принципом мира проявленных форм. Он одновременно жрец, жертва и объект жертвоприношения. По реконструкции М. Элиаде, представление о божественном жаре (тапас), из которого был сотворен мир и который пробуждается в божественном герое, присуще мифологиям многих народов. Поклоняясь огню, зороастрийцы придавали ему значение Логоса [14] .
14
См.: Юнг К.Г. Божественный ребенок. 1997. С. 143.
В авраамических религиях из огня были созданы ангелы – божественные посланники. Огненная стена и ангелы с пылающими мечами преграждают путь в рай падшему человечеству. Из горящего куста Бог говорит с Моисеем. В христианстве Святой Дух предстает в виде языков пламени, Христос также часто сравнивается с огнем. В одном гимне Ефрем Сирин говорит о Христе: «Ты, что весь огонь, умилосердись надо мною» [15] . Культ огня и обряд очищения огнем у казахов упоминался еще Ч. Валихановым. А. Толеубаев описывает, как во время обряда очищения огнем перед началом весенней кочевки люди проходили между двумя кострами, проводя весь скот и имущество аула, кроме лошадей. Лошадь почитается как существо, созданное из огня, к которому темные силы не могут подступиться. Лошадь у казахов является также символом верхнего мира. Исследуя шаманскую мифологию, М. Элиаде описывает коня как психопомпное животное, на котором душа шамана отправляется в путешествие в небесный мир (но не в нижний). В казахских легендах упоминается пiра – крылатый конь, приносящий вдохновение. Среди туркмен бытуют легенды о том, что человек смог приручить лошадь, обманом отрезав ее крылья.
15
Там же. С. 145.
Огненная, духовная символика лошади несет память о Золотом веке. Баран у казахов, как и у индоариев, символизирует огонь срединного мира, а лошадь – огонь божественный, небесный, огонь духовный.
Шаманское могущество представляется как власть над огнем: шаман безболезненно ходит босыми ногами по раскаленным углям, лижет докрасна раскаленный топор, прикладывает его к телу и т. п. По мнению М. Элиаде, шаманские манипуляции с огнем тесно связаны с мифологическими представлениями о Золотом веке, ангелическом огненном статусе. Сверхчеловеческие способности шамана призваны показать, что он преодолел ограниченность человеческого телесного существования, разделяет состояние духов. В этом же смысле следует понимать и тенгрианский обряд очищения огнем, когда человек, совершивший тяжкое преступление или подозреваемый в нем, должен был проскакать через огромный костер. Если человек выживал, считалось, что Тенгри простил его. Ему давалось новое имя, он получал право заново начать свою жизнь. М. Элиаде пишет: «Сравнивая очищающий огонь, окружающий рай в христианских учениях, с шаманской властью над огнем, мы увидим, что по меньшей мере одно общее у них есть. Как в первом, так и во втором случае безнаказанное прохождение сквозь огонь является признаком того, что человек вышел за рамки человеческого состояния» [16] .
16
Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. 1996, с. 75.
Вода
Представление о воде как изначальной стихии, из которой происходит жизнь, присуще в том числе и тюркоязычным народам. Достаточно вспомнить космогонические мифы сибирских тюрков об утке, летающей над первобытным водным хаосом. Кстати, ветхозаветный «Дух Божий», летающий над водой во время творения, представляется в древних текстах тоже как птица. Казахское название реки Урал – Жайы несет память о мифологическом изначальном океане тюркской мифологии – Дайык.
«Су аяы ер орыт», – говорят казахи. Вода – ипостась Коркута, все воды исходят от него и возвращаются к нему. Вода омывает все, что есть на свете, и, возвращаясь к Коркуту, приносит ему знания о том, что встретилось ей на пути. Поэтому невозможно ничего скрыть от Коркута (Т. Асемкулов). Это положение тенгрианства подтверждается современными научными исследованиями: вода обладает уникальной способностью считывать и сохранять информацию, нейтрализуя ее лишь в виде пара в верхних слоях атмосферы.
Имеющееся во многих традициях представление о верхних и нижних водах отражено в выявленных М. Семби казахских представлениях об «асу» – небесной, берущей начало с горных ледников воде, и «арасу» – бьющей из глубин земли родниковой воде. Недаром и русские староверы райскую землю Беловодье искали в горах Алтая.
Материнское молоко
Ипостась Коркута – материнское молоко – разлито во всем космосе. И если где-то на земле происходит что-то плохое, это молоко вздрагивает и прокисает во всем космосе (Т. Асемкулов). В такой странной, присущей именно скотоводам-кочевникам форме выражен нравственный императив тенгрианства, идея, по смыслу схожая с мыслью Достоевского о слезинке ребенка.
Сакрализация «а» (белое, молоко, чистое) происходила наряду с «кк» (синее, небесное), так что эти два слова употребляются параллельно в смысле «святое», «истинное», множество связанных с этим обычаев и запретов достаточно широко описаны в литературе. Отмечу лишь такой момент, как способность молока добром предотвращать возможное зло. Например, если в юрту заползла змея, казахи не убивали ее, а ставили перед ней блюдечко с молоком или выливали молоко ей на голову, и змея уползала из человеческого жилища, не причинив зла. В сказках встречаются эпизоды, когда мудрая красавица, чтобы предотвратить неуместные притязания хана, давала ему съесть курт, приготовленный из ее грудного молока, и после этого хан становился ее молочным сыном. Существовал вплоть до ХХ века обычай: если убийца сумел проникнуть в аул убитого и припасть к обнаженной груди матери своей жертвы, он считался прощенным. Он в этом ритуале брал обязательство заменить матери ее сына.
В образе разлитого в космосе материнского молока можно усмотреть некую параллель с древнегреческим представлением об эфире, но с всегда присущим тенгрианству нравственным акцентом. Эта древняя идея, по-видимому, нашла отражение в названии Млечного Пути у разных народов (например, «Галактика» – разбрызганное молоко богини Геры). По-казахски Млечный Путь называется «с жолы» – «Дорога птиц». Во многих языках идиома «птичье молоко» означает нечто несбыточное, недостижимое. Если учесть, что во многих традициях птица является символом духа или ангелов, символом небесного существования, то можно предположить существование некогда распространенной идеи о небесном сакральном напитке. В древнетюркском языке Мировое дерево, на вершине которого в гнезде формировались птенцы – души еще нерожденных детей, и Млечный Путь обозначались зачастую одним словом «тр» (фонетический вариант «тс»). В мифологиях сибирских тюрков брошенный в лесу младенец – будущий герой и спаситель народа, растет, питаемый молоком Мирового дерева – белого дерева – березы. У великого кюйши ХVIII века Байжигита есть кюй «айы сауан» («Доение березы»), посвященный трагическим годам «а табан шбырынды». Как считается, кюй передает ощущения того времени, когда казахи ради выживания вынуждены были пить березовый сок. Но не исключено, что наряду с таким реалистическим смыслом в названии кюя воспроизведен древний архетип, на уровне сознания утраченный казахами. В индийской мифологии асуры и дэвы совместно пахтают Мировой океан, в качестве мутовки используя Мировую гору, чтобы собрать напиток бессмертия – амриту. Н. Шаханова реконструирует символизм дождя как молока небесных кобылиц [17] . В европейской средневековой алхимии существует понятие «молоко Богородицы», оно представляет собой некую соль, полученную из майской росы и необходимую для сотворения Философского камня.
17
Шаханова Н. Мир традиционной культуры казахов. 1998, с. 136.
Материнское молоко – символ небесного порождающего начала – вызывает ассоциацию с небесной покровительницей плодородия и детей – Умай. У кочевников вполне закономерно плодородие связывается не с землей, как у земледельческих народов, а с небом: с неба спускается «т» – души детей и приплода скота, Умай также имеет статус небесной богини. Здесь возникает вопрос: хотя эзотерический Коркут неантропоморфен, традиция подчеркивает его мужественность – «ер орыт». Каким образом эта мужественность сочетается с явно женской ипостасью материнского молока? Тенгрианская традиция в данном случае в неантропоморфной форме выражает идею, которую древние греки выразили в целой галерее андрогинных божеств. Даже боги, которых мы привычно воспринимаем как символы мужественности или женственности, оказываются при более тщательном изучении андрогинами: «В Лабранде (Кария) почитали Зевса «с шестью грудями, образующими треугольник»… На Кипре существовал культ бородатой Афродиты, а в Италии почитали лысую Венеру… Множество богов звались «Отец и Мать…» [18] . Божественные супружеские пары многих мифологий на самом деле представляют персонифицированные аспекты единого андрогинного божества. Североамериканские индейцы переделали выученную у христианских миссионеров молитву «Отче наш» так: «Великий наш Небесный Отец, ты, древняя старушка…» И это не было с их стороны богохульством, но лишь реализацией общей для всего человечества идеи о том, что Бытие во всем единстве его противоположностей может быть порождено лишь сущим, обладающим единством всех противоположностей, изначальной целостностью, в результате распада которой и возникают все противоположности, в том числе мужское и женское. «Гермес Трисмегист, посвящая Асклепия в знание, сообщает ему, что «Бог не имеет имени – или же ему принадлежат все имена, ибо он есть Один и Все». Бесконечно богатый плодовитостью обоих полов, он постоянно вызывает на свет все те вещи, которые он полагал сотворить» [19] .
18
Элиаде М. Азиатская алхимия. с. 402–403.
19
Там же. С. 400.
Совершенство человека может быть лишь отражением божественного совершенства, и потому практически в каждой культуре можно найти следы попыток с помощью ритуалов или мистических техник воспроизвести изначальное единство. У некоторых австралийских племен во время многодневных инициатических ритуалов инициируемые подростки питаются только кровью, собранной в одну чашу у взрослых мужчин племени – посвященных воинов. Смысл этого ритуала в том, чтобы показать подросткам благотворный аспект архетипа отца: отец не только наказывающий, убивающий, отбирающий ребенка у матери, но и отец кормящий, жертвующий собой. Отцовская кровь как питательная субстанция должна заменить материнское молоко. На несколько другом уровне та же идея выражена в христианском причастии: «Сие есть кровь моя». И если, как пишет К. Нурланова, казахские повитухи и матери произносили ритуальную фразу: «Это не мои руки, но руки божественной Умай пеленают тебя…» [20] , то вполне уместно предположить, что ребенок на ритуально-мистическом уровне вскармливался молоком небесной Умай, которая представляла женский аспект Коркута, как Буд-Тенгри – мужской.
20
Кочевники. Эстетика. Познание мира традиционным казахским искусством. 1993, с. 214.