Вечное возвращение. Книга 2: Рассказы
Шрифт:
– Спи, кума, спи. Волк придет…
Смотрит дед на Аленкины смородинки и не чувствует, как на бороду ему падает крупная тяжелая слеза.
– Ты что, папа?
– Так, ничего. Зима на улице.
– А знаешь, папа, чего мне хочется?
– Конечно, знаю.
– Да нет, папа, не этого! Ты думаешь – молока?
– Ну?
– На пароходе мне хочется проехать. Да-ле-ко-о!
– Ну, что же, прокатимся… В Черное море, в Мраморное море, в Каспийское море, потом ударимся в Атлантический океан, рыбу будем ловить: рыба там очень
Слушает Аленка россказни на коленях у деда, от сладости закрывает глаза. Любовно теребнет волосок из серебряной бороды.
– Я не сплю, папа, рассказывай. Вот настолечко не сплю…
Вечером приходит Бегунок, молодой беллетрист. Шапка на затылке, пальто нараспашку. Зима, а Бегунок бегает по городу, как в мае месяце. Только ботинки стучат молотками. Тоже брюхо гоняет. С утра собирает репортерские строчки по профсоюзам, изучает психологию большевиков для начатой повести, а после четырех скачет на Соловьиную к деду.
Отощал дед. Синие брюки широки в опушке, кажутся не своими. Рубашка треснула, длинный английский пиджак остался без пуговиц, а глаза горят хорошим молодым огоньком.
– Друг пришел.
Топится железная печка, стреляют поленья. На столе – керосиновый «наперсток». Дед сам придумал дешевое электричество. Разыскал стеклянную баночку, надел жестяной колпачок, вставил ваточные фитили.
– Молния, а не лампа!
Аленка – как белка: прыгнет на колени к деду, от деда – на шею к Бегунку. Делает козлиные рога из двух пальцев – запыряет! В окна косо светит месяц. Ходит Мороз – красный нос, колотушкой постукивает.
– Кому жарко? Кому нет?
Бегунок рассказывает сказку Аленке. Жил-был богатый мужик. Напекла ему старуха полпуда пирогов, говорит: «Не ешь все – бедным оставь». А старик жадный был. Взял да и съел все пироги один. Съел и захворал.
– Умер? – спрашивает Аленка.
– Маленько не дошло до этого: старуха стыдить начала. Вот какой ты безбожник, старик! Разве можно одному пироги есть? Надо было девчонок накормить.
– Каких?
– Да мало ли! У сапожника – две, у слесаря – две…
– Я тоже не ела… – вздыхает Аленка.
– Стыдно стало старику. Велел старухе испечь еще двадцать фунтов для голодных девчонок. А я в это время мимо шел. Вижу – пироги раздают, кричу: «Дайте мне! Дайте мне! Аленушке я отнесу… Девчонка у нас эдакая есть, черноглазая».
Бегунок вынимает маленький кусочек. Глаза у Аленки горят радостью и удивлением.
– Во-от… Папа!
Дед поглаживает бороду:
– А мне старик не прислал?
– Завтра обещался.
– Папа, я дам тебе немножко…
Аленка отрывает крошку от мякиша, кладет деду в оттопыренные губы. Дед любовно обсасывает Аленкины пальцы, крепко целует в черные играющие смородины.
– Спасибо, дочка, наелся…
– Да нет, папа, ты не наелся…
– Что ты, дочка, по сих пор наелся…
Хорошо с друзьями да в теплой натопленной комнате. Дед становится молодым. Весело двигает больными ногами в опорках, рассказывает о Питере, о Париже, где смолоду кружился, о писательских вечеринках. Бегунок смотрит восторженными глазами.
– Какой интересный, старый черт!
– Только бы до весны дожить, – увлекается дед. – Солнышко я очень люблю. Смерть мне зимой – коченею…
– Вы тоже повесть пишете?
– А как же? Целый роман…
В комнате празднично. Ветер воет, лепит снегом в побелевшие окна, а дед с Бегунком – на берегу Черного моря. Мечтают. Скромная писательская дача, горы, балкон, далекий белый парус. Оба заканчивают по большой повести. По вечерам собираются на балконе. Аленка хозяйничает за самоваром. Коммуна. Нет ни жадности, ни корысти, ни тяжелых забот, омрачающих душу. В полдень расходятся. Бегунок кидает прибрежные галечки в море, мечтательно смотрит в широкий простор. Дед блаженствует. Ходит по берегу в синих заштопанных брюках, точно фазан – вперевалочку, ласково подставляет голову под горячее крымское солнце. Хорошо! Книгу бы написать такую – солнечную. Налить ее радостью до краев и сказать всему человечеству:
– Пей, жаждущее!
Глаза у Бегунка туманятся. Молодое сердце стучит взволнованно. Обнять хочется деда. Очень уж интересный, старый черт! Как вином поит. Слушаешь, а за спиной крылья…
– Дед, ведь это возможно?
– Что?
– Книгу такую написать…
– Очень даже возможно. Унывать только не надо… За золотом гнаться не стоит: душу оно высасывает. А писателю нужна душа. Без души он – орех пустой, погремушка… Вы знаете, кем должен быть писатель?
Дед стоит возбужденный, горячий, борода – на боку. Бегунок улыбается: сюжет интересный нашел, торопливо обдумывает форму. Рассказ? Нет. Драма? А, черт! Повесть… Шарит по карманам.
– Дед, табачку у вас не завалилось?
– Или курнуть захотел?
– Во рту нехорошо.
– Есть хочется?
– Да нет, будто не хочется…
Оба смеются.
Далеко весна. Далеко Черное море. Ходит Мороз – красный нос, колотушкой постукивает.
– Кому жарко? Кому нет?
Бегунок стреляет по базару. В одной руке книжки со своими рассказами, в другой – писательская шляпа с дедовой головы. Спекулянт. Голос звонкий, всех торговок покрывает.
– Кому хорошую шляпу? Эй, шляпу! Книжки, книжки!.. Интересные книжки…
– Пирожков, пирожков! Кому горячих пирожков?
– Книжки, книжки! Кому надо книжки?
Пляшет от холода, шуточками перекидывается, шляпой помахивает.
– Шляпу, шляпу! Эй, шляпу! Дешево отдам…
– Табачку, табачку! Моршанского табачку! Курнешь, чихнешь, языком оближешься… Пробуй, товарищ, не стесняйся! Российский табачок, первый сорт…
Сидит Бегунок на корточках перед табачником, вертит застывшими пальцами пробу. Жадно глотает махорочный дым. Накурился. Бочком-бочком, да и в сторону…