Вечность на двоих
Шрифт:
— А она? Она-то не будет тут спать?
Адамберг нахмурился. Старик положил ему руку на плечо, стараясь привлечь его внимание.
— Не надейтесь, что вы сильнее всех, — сказал он, понизив голос. — Продайте дом. Это выше нашего разумения. Есть вещи, нам недоступные.
— Какие именно?
Лусио пожевал потухшую сигарету.
— Видите? — спросил он, подняв обрубок правой руки.
— Вижу, — уважительно ответил Адамберг.
— Я лишился руки в девять лет, во время гражданской войны.
— Понимаю.
— А
— Да, конечно, — сказал Адамберг, беззвучно помешивая раствор.
— Потому что он не закончил своего существования. Понимаете? Укус требует своего и мстит. Вам это ничего не напоминает?
— Звезды? — предположил Адамберг. — Они продолжают светить несмотря на то, что давно погасли.
— Ну, допустим, — удивленно согласился Лусио. — Или чувство — например, парень все еще любит девушку, или наоборот, хотя между ними все кончено. Улавливаете ситуацию?
— Да.
— А почему парень по-прежнему любит девушку, или наоборот? Как это объяснить?
— Не знаю, — терпеливо признал комиссар.
Улучив момент между порывами ветра, мартовское солнце ласково согревало спину — Адамбергу очень нравилось строить стену в этом заброшенном саду. Лусио Веласко Пас может болтать сколько угодно, его это не смущает.
— Просто чувство не закончило своего бытия. Эти вещи существуют вне нас. Надо подождать, пока что-то завершится, то есть дочесать до конца. Если умрешь, не поставив в жизни точку, произойдет то же самое. Убиенные шатаются в пустоте, и мы чешемся из-за всяких выродков.
— Укусы паука, — сказал Адамберг, возвращаясь на круги своя.
— Привидения, — серьезно поправил его старик. — Догадываетесь теперь, почему никто не захотел покупать ваш дом? Потому что он с привидениями, hombre.
Адамберг доскреб цемент из лотка и потер руки.
— А что такого? — сказал он. — Я не против. Я привык к вещам, которые от меня ускользают.
Лусио вздернул подбородок и грустно взглянул на Адамберга:
— Ты сам, hombre, не ускользнешь, если будешь умничать. Что ты себе воображаешь? Что ты сильнее ее?
— Ее? Это женщина?
— Это призрак из стародавнего века, с дореволюционных времен. Зловредная старуха, тень.
Комиссар медленно провел рукой по шершавой поверхности камня.
— Да ну? — вдруг задумался он. — Тень?
II
Адамберг варил кофе в новой необъятной кухне, где все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Солнечный свет, проникая сквозь
— Не найдется ли у вас чего-нибудь выпить, извините за беспокойство?
Пока Адамберг рылся в поисках спиртного в еще не разобранных после переезда коробках, Лусио окинул сад подозрительным взглядом.
— Дочка не разрешает?
— Не поощряет.
— Вот, например. Что это у нас такое? — спросил Адамберг, вытаскивая из ящика бутылку.
— Сотерн, — прищурившись, постановил старик, словно орнитолог, издалека определяющий породу птицы. — Рановато будет для сотерна.
— У меня больше ничего нет.
— Тогда ладно, — согласился сосед.
Адамберг наполнил его бокал и устроился рядом, подставив спину солнечному прямоугольнику.
— Что, собственно, вам известно? — спросил Лусио.
— Что предыдущая владелица повесилась в верхней комнате, — Адамберг ткнул пальцем в потолок. — Вот почему никто не хотел покупать этот дом. Мне лично все равно.
— Потому что вы навидались висельников на своем веку?
— Навидался. Правда, с мертвыми у меня проблем никогда не возникало. Чего нельзя сказать об их убийцах.
— Мы же не о настоящих мертвецах говорим, hombre, а о тех, что не хотят уходить. Она так и не ушла.
— Та, что повесилась?
— Нет, та, что повесилась, как раз ушла, — объяснил Лусио, сделав глоток словно для того, чтобы отметить это событие. — Знаете, почему она покончила с собой?
— Нет.
— Ее свел с ума этот дом. Всех женщин, которые поселяются здесь, губит тень. Они умирают из-за нее.
— Из-за тени?
— Это привидение из монастыря. Не зря же наш тупик назвали Молом чаек.
— Не понял, — сказал Адамберг, разливая кофе.
— Тут был когда-то женский монастырь. В стародавнем веке. Монашкам запрещалось говорить.
— Обет молчания.
— Вот-вот. Тогда говорили «улица молчания». Потом она превратилась в Мол чаек.
— Это никак не связано с птицами? — разочарованно спросил Адамберг.
— Не, это про монашек. «Молчания» труднее произнести. Молчания, — усердно проговорил Лусио.
— Молчания, — медленно повторил Адамберг.
— Вот видите. Когда-то давно одна молчальница осквернила этот дом. Говорят, без дьявола тут не обошлось. Но доказательств нет.