Вечность во временное пользование
Шрифт:
Не дурак поесть и выпить, дедушка сидит в правом углу полотна, положив меж толстых круглых ног крутое пузо, и набивает трубочку табаком. На нём тесные брюки, жилет с не застегивающимися пуговками и белая рубаха с уравновешивающими тесноту остального наряда роскошными рукавами. Шляпа, старая, соломенная, потерявшая форму и потому любимая, скорее всего, всегда валяется под рукой, где-то перед дверью в сад.
Его почтенная супруга, всецело разделяющая хотя бы один интерес мужа – к еде! – восседает прямо по центру. Её поднятое к стоящей рядом девочке глупое круглое лицо над толстой грудью озарено любовью к внучке. Руки топорщатся в стороны, никак их к валикам грудей не прижать, вдоль тела не опустить, и, если бы можно было представить себе толсторукого
Словно бы разглядывая своё и своей уже супруги будущее, на старика задумчиво смотрит полуразвалившийся на плетёной садовой скамеечке пока ещё стройный молодой мужчина – возможно, сын этой пары. А может быть, зять, и тогда их дочь – эта дама, играющая с котёнком слева от гранд-мер? Нет, вряд ли: в семье, где такое количество маленьких детей, их мать никогда не найдёт времени кокетливо поиграть с котёнком. Это, скорее всего, ещё одна дочь стариков, которую никак не выдадут замуж. Наверное, под видом игры с котёнком она играет с мужем сестры, которая либо в окошке на втором этаже, либо затаскивает в дом ещё одного ребёнка, девочку в пышном белом платьице – поперхнулась? Порезалась? Описалась?
Наказана!
Статичные фигуры взрослых на первом плане перемежаются детьми: девочка-подросток тянется к сестре с поцелуем или утешением, мальчик на скамейке с отцом, девочка беседует с бабушкой, наказанная в доме; и на траве, с собственным пикником одинокий малыш, с которым Дада ассоциировал себя.
Разглядывая эту огромную ироничную картину, зритель в лице Дада почувствовал совсем не то, о чём писал художник. Глупые? – Да! Скучные? – Да! Толстые? – Да! Смешные? – Тысячи раз да! И всё же они были семьей, с домом, садом, спальнями для девочек и для мальчиков… С собаками! И кошка с котятами есть… Гранд-мер и гранд-пер сохранили этот чудесный дом, не пропили и не потеряли, и следили за чудесным ухоженным садиком вокруг, и наверняка у такой бабушки получаются одни из лучших в округе равиоли Дофине! А если уж она возьмется осваивать, кроме своих выдающихся, воздушных, как взбитые сливки, гратенов или пирогов с грецкими орехами, новое какое блюдо – да вот хоть артишоки в костном мозге даже или на спор фаршированное свиное копыто! – будьте уверены: блюдо выйдет не хуже, а иной раз и лучше оригинального исполнения!
Бабушка умела и любила уметь готовить. Даже деда она обучила простейшему и вкуснейшему блюду, которое, к восторгу своих собутыльников, он легко собирал на костерке в лесу, если приятели решали поохотиться. Всё очень просто, но ты всегда будешь сыт, а значит, никогда не пьян. Понял? Не кричи. Я положу тебе в корзинку для пикника всё уже порезанное: ломти хлеба, копчёную грудинку, порезанный чернослив, единственное, что будет нужно порезать самому – реблошон, кусков сыра надо по количеству бутербродов. Понял? Не кричи. Разогреваешь на огне сковородку, поджариваешь кусочки грудинки. На каждый ломоть хлеба кладёшь по куску сыра, грудинку и кусочки чернослива. Дальше надо подержать бутерброды на огне, пока сыр не расплавится. Есть горячими! Понял? Не кричи.
Дедушкины охотничьи савойские бутерброды отлично шли с вином и пользовались популярностью, и он часто делал их с детьми дома, в саду, где это лакомство уплетали так же замечательно.
Бабушка же с малых лет передавала секреты своего мастерства внучкам, и блюдом-посвящением в гастрономы четырёхлетней девочки становился весёлый и красивый десерт «груша в красном вине», приготовление которого в полной мере могло явить волшебство кулинарных священнодействий.
Те из внучек, кто уже прошёл обряд инициации, ревниво наблюдали процесс чуть в сторонке, а те, кто ещё только ждал своей очереди вырасти до необходимых четырёх лет и приготовить свою первую красную сладкую ароматную грушу, крохи трёх и даже двух с половиной лет, завороженно следили за действиями счастливицы, которая вместе с гранд-мер колдовала
– Когда готовишь – никогда никуда не торопись, – начинала бабушка, повязывая фартуки себе и своему поварёнку. – Надень чистенький постиранный фартук, обведи взглядом свою кухню: всё у тебя здесь так удобно устроено! Всё и под рукой, и красиво!
Девочка словно впервые обводила глазами кухню – и зрители тоже – и видела удобные столы вдоль стен, множество банок и коробок с бабушкиной палитрой красок и оттенков для еды, видела сияющие кастрюли и сковородки, вычищенную плиту, буфет с джемами и медами, оливками и маслинами, видела цветы в горшках на внешних каменных подоконниках, и дальше взгляд мог лететь широко и далеко в долину, расстилающуюся до самого горизонта и тоже похожую на скатерть, сервированную домиками, разноцветными салфетками полей, букетами садов, шёлковой дорожкой реки и шпилями соборов, которые, как старинные, серебряные с хрусталём, приборы для масла и уксуса, возвышались надо всем остальным.
– Вот. Скажи себе: что бы где ни было, а я не буду торопиться и получу удовольствие!
И бабушка с внучкой приступали: из корзины по числу взрослых едоков выбирали подходящие груши – плюс одна, придирчиво сравнивали, чтобы ровненькие, в один размер. Груши должны быть не совсем зелёными, но ещё твёрдыми, немного недозревшими, а ни в коем случае не теми тающими кусками фруктового мёда, которыми они могут стать, если дать им дозреть, и от которых тогда теряют головы пчёлы и молодые женщины, хохочущие и не вытирающие сладкий сок, что течёт по их смеющимся ртам и задранным вверх подбородкам.
Потом в кастрюльку надо вылить бутылку красного вина и поставить на медленный-медленный огонь: в вино мы с тобой положим вкус наших груш. Вот, давай мне апельсин. Бабушка брала протянутый апельсин и объясняла: каждая хозяйка готовит по своему всё. И груши тоже! Кто режет апельсинчик на дольки и так дольки с кожурой и опускает в вино, кто-то, как, например, твоя бабушка, очищает корочки и кладет в вино только их, а сок выжимает в уже почти готовый сироп. – Бабушкины руки ловко раздевали апельсин, – два надреза крест-накрест на оранжевой кожуре с красными бочками, и вот уже голенький апельсин ждёт на блюдце чуть в стороне. А кожура белыми с изнанки лодочками плавает по Красному морю.
Дальше бабушка гремела жестяными банками для специй – квадратными, с плотно пригнанными крышками, чтобы ни один выдох драгоценных экзотических, издалека припутешествовавших к ним в деревню пряностей не тратился зря.
Эти жестяные банки были такими древними, доставшимися ей самой ещё от её бабушки, что ни рисунков, ни надписей было уже не разобрать, только на одной банке сохранился жёлтый глаз чёрного чертёнка. Бабушка знала их как-то по наитию, но, если уж и сама сомневалась, она либо ожесточенно громыхала содержимым внутри у самого уха, либо уж чуть-чуть приоткрывала щёлочку между крышкой и глубиной жестянки и совала туда нос. Так на свет появлялись и сначала ложились на мраморную столешницу палочка корицы, стручок ванили, несколько гвоздиков гвоздики, несколько горошин чёрного перца.
– Ох, мать моя-покойница перчила груши! – каждый раз с восторгом восклицала бабушка. – Рот так и обжигало. Хорошо, если не расчихаешься. – И пока девочки с ужасом переглядывались на слово «покойница» – как это покойница перчила? Вылезала из-под пухлого мраморного ангела на старом кладбище из своей могилки и специально приходила приготовить груши со специями? – бабушка тоже переносилась куда-то вдаль, дальше долины в окне, и на несколько секунд её круглые глаза останавливались, будто бы она видела то, чего больше никто другой в кухне не видел. – А моя бабушка ещё отламывала самый кончик сухого лаврового листа и тоже добавляла его в вино. Ну а что: пикантно было… – с сомнением говорила она. И постановляла: – Главное – прадедушке нравилось!