Вечный Град (сборник)

– Ну что ж, сынок? Простимся!

Вдова Вибия ласково провела рукой по курчавым, непокорным волосам сына, а тот, несколько раздосадованный столь явной материнской лаской, мягко, но настойчиво отвел ее руку.

– Пора, матушка, – сказал он поспешно. – Дальше уже некуда тянуть, вон, Матур машет рукой. Смотри, все на палубе и уже канаты отвязывают.

– Марк, милый! – прекрасные темно-карие глаза Вибии наполнились слезами. – Увижу ли я тебя вновь? Ах, ладно! – Слеза покатилась по ее щеке, но тут Вибия спохватилась, что не стоит ей своими слезами омрачать сыну радость долгожданного путешествия, и, сделав глубокий вздох, быстро проговорила: – Да хранит тебя Бог!

Марк Веттий, черноволосый и кареглазый юноша с густыми, слегка асимметричными бровями и по-детски пухлыми губами, к которому и относились эти слова, поморщился:

– Матушка, ну опять ты за свое? Обещаю тебе, что буду стараться оправдать надежды, твои и отца, что не упущу ни одной возможности и возьму все, что может дать мне Город. Будь здорова!

И, поклонившись матери, побежал к пристани, где корабельщики уже и правда отвязывали канаты, готовя к отплытию внушительных размеров торговое судно кельтского образца, под кожаными парусами, на котором читалось название «Фортуна». Слезы неудержимо покатились по щекам Вибии, а губы ее неотступно повторяли молитву: «Господи, сотворивший небо и землю, спаси и сохрани единственную мою надежду!»

Вибия долго еще стояла, вглядываясь в золотистый утренний туман над серебряной рекой, и до последнего провожала глазами отплывающую «Фортуну», пока та не растаяла в этом тумане, в лучах восходящего солнца. Потом она какое-то время любовалась на привычное и знакомое место, где мощный Родан принимает в себя сонные воды медлительного Арара, на оживленно движущиеся по обеим рекам разнообразные суда и суденышки, от галльских кораблей, подобных «Фортуне», способных выдержать путешествие не только по реке, но и по морю, до увеселительных лодок под пурпурными шатрами. Умом Вибия понимала, что ее тревога чрезмерна: в самом деле, ведь не на войну, не в холодные болота дикой Германии и не в дальнюю жаркую Парфию отправляла она своего мальчика, а в Рим, столицу мира, и не к чужим людям, а чтобы жить в семье родного дяди своей матери, сенатора Тита Клодия Вибия Вара, и поехал он не один, а в сопровождении нескольких верных рабов, и не с какими-то разбойниками, а с честными торговцами, известными в городе. Но как не биться в тревоге материнскому сердцу, если семнадцатилетний сын, единственная ее надежда и утешение, впервые покинул родительский кров и отправился за тысячи миль? И Вибия все стояла, словно застывшая. Скорбной своей фигурой она чем-то напоминала Ниобу, хотя саму бы ее испугало такое сравнение: она плакала лишь о временной разлуке с сыном и, несмотря на слезы, всей душой надеялась, что проводила его в новую, счастливую жизнь.

Путешествие из Лугдуна в Рим, сначала вниз по течению Родана, а далее по морю, вместе с остановками заняло пятнадцать дней. Высадившись в Остии на рассвете, по Остийской дороге Марк Веттий прибыл в Город после полудня, но блуждания по дебрям его улиц и переулков в поисках Африканской улицы на Эсквилине, где жила семья его родственника-сенатора, продлились не один час, так что только к закату он, в сопровождении четверых рабов, несших его кладь, добрался до места. Все они так устали, что засыпали на ходу, и каждый мечтал лишь об одном: вытянуться на какой-нибудь поверхности.

Зато на следующий день Веттий проснулся от лучей восходящего солнца, сквозь окно и приоткрытую занавесь двери во внутренний дворик – перистиль – пробившихся в его спальню и красным золотом окрасивших ее стены, – и не сразу понял, где он, а потом с нахлынувшей радостью осознал: да, он действительно в Городе, в доме дяди своей матери, сенатора и консуляра Тита Клодия Вибия Вара. Сегодня ему еще предстояло знакомство со своим родственником и благодетелем и его семейством. Веттий не был по природе робок, но все же чувствовал смутное волнение. Вечером раб сказал ему, что сенатор должен сначала принять своих клиентов, а потом, как освободится, будет рад видеть у себя молодого родственника, о чем сообщит. Веттий оделся и стал ждать. Не зная, чем заняться, он некоторое время рассматривал комнату, пестрый тканый узор подушек и покрывал, коробовый потолок, роспись стен, изображавшую морских рыб и осьминогов с причудливо переплетенными щупальцами, у своего изголовья – маленький бронзовый трехногий столик (ножки его заканчивались козьими копытцами), на котором стоял потухший светильник, – и мысленно составлял экфразу, риторическое описание всего этого. Потом он умылся, оделся и вышел в перистиль. Было еще тепло, во внутреннем дворике пышно цвели дамасские розы, хотя стоял уже канун октябрьских нон, ярко зеленели подстриженные в виде геометрических фигур кусты мирта и тамариска. В середине садика располагался водоем, посреди которого поднимался из воды бронзовый тритон, трубящий в раковину. Веттий подумал, что в Лугдуне листья уже совсем пожелтели и в домах начали топить. Все проделанное путешествие мгновенно промелькнуло перед мысленным взором Веттия, а после вчерашнего блуждания по широким, но тесным от народу и грязным улицам садик показался ему желанной тихой заводью в бурном потоке, и даже не хотелось думать о том, чтобы покинуть ее. Время тянулось томительно. Но наконец раздался долгожданный стук дверной колотушки, и раб четким голосом возвестил: «Господин наш Тит желает видеть у себя господина Марка».

Тит Клодий Вибий Вар ожидал внучатого племянника у себя в библиотеке. Пройдя вслед за рабом по лабиринту комнат, разделенных частично двухстворчатыми дверями, частично – тяжелыми ткаными завесами, – лабиринту, из которого он едва ли нашел бы обратную дорогу без нити Ариадны, Веттий очутился в просторной комнате, где вдоль правой стены возвышались три книжные полки из драгоценной туи, а вдоль остальных стен выстроились бронзовые статуи богов. Веттий сразу выделил Фемиду с повязкой на глазах и Минерву в шлеме. Сами стены украшала трехчастная роспись, представлявшая битву Тесея с амазонками. Сенатор стоял возле столика для чтения, сворачивая какой-то свиток.

Услышав шаги входящих, он быстро обернулся. Клодию Вару было под пятьдесят. Он был крепок, ладно сложен и во всей его фигуре чувствовались воля и властность. Лицо типично римское, довольно широкое, волосы коротко стрижены, а щеки – гладко выбриты, по-старинному, вопреки моде последних десятилетий на греческие кудри и бороды. Открытый лоб, умные глаза, выдающийся нос, четкие, точно резцом проведенные, складки, тянущиеся от носа к губам и такие же, точно резцом проведенные, узкие губы, в уголках которых пряталась усмешка; волевой подбородок. Это лицо смутно брезжило в детской памяти Веттия. «Ну, здравствуй, родственник, – сразу начал Клодий Вар. Голос у него был довольно низкий, приятного тембра, и говорил он четко, внятно и неспешно, как человек, привыкший управлять. – Вот ты какой! В тот единственный раз, что я тебя видел, ты был вдвое меньше ростом! Ты-то меня запомнил или нет?

– Немного помню… – слегка растерялся Веттий.

– Ну, как там наш родной Лугдун? – продолжал сенатор. – Все то же? Те же собрания провинциалов в августовские календы? Те же состязания ораторов? Те же катания на лодках по Родану? Мое августодунское поместье приносит мне неплохой доход, но сам я что-то за десять лет так туда больше и не собрался… Впрочем, хороший управляющий – это главное. Мой вилик Евтих, конечно, плут, но у меня особо не поплутуешь, а в уме ему не отказать. – Он негромко, сдержанно засмеялся, а потом спросил уже совершенно иным, серьезным тоном: – Как мать? Так и не собирается больше замуж?