Вечный капитан
Шрифт:
— Да, — сказал я на башкирском, потому что знал на этом языке всего десяток слов.
Со мной учились в институте два башкира, Камиль и Айдар. Они и научили меня, как я называю, туристическому набору слов на башкирском.
Жители Бахмача наблюдали за моими переговорами с городских стен, давно не ремонтировавшихся. Наверняка деньги выделялись, но посадник пустил их на более важные нужды — ремонт собственного двора. Монголы помогут ему уйти от наказания за воровство, но будет наказан за глупость. Он с дружиной уплыл в Чернигов. Когда горожане убедились, что нападения не будет, осмелели и даже поторговали с кочевниками, обменяли еду на трофеи. Я задержался в Бахмаче на десять дней, пока мимо не прошел весь тумен Орду. Сам Чингизид
Чернигов пал в середине октября. Город разграбили и сожгли. Михаил Всеволодович так и не помог своему княжеству. Попытался это сделать его двоюродный брат Мстислав Рыльский, но его маленький отряд быстро разогнали половцы, бывшие союзники, ныне служившие монголам. Преследуя князя Рыльского, они захватили, разграбили и сожгли Глухов. Собирались и ко мне заглянуть, но я их быстро завернул на север. Благодаря этому, Рыльское княжество осталось нетронутым. Оказалось, что и князь Новгород-Северский переметнулся на сторону монголов. Теперь дружит с ними против Михаила Всеволодовича, посмевшего занять его Киевский стол.
Как ни странно, дальше на север монголы не пошли. С наступлением холодов отступили в степь. Ходили слухи, что потребовалась их помощь в Закавказье.
34
Зимой я в очередной раз стал отцом и дедом. Юлия и обе невестки родили девочек. Если первая расстраивалась одна, то вместе с остальными двумя горевали их мужья и свекровь. У Алики появился повод высказать недовольство невесткам, которым она с удовольствием воспользовалась. Упрекнуть ее трудно: как-никак мать троих сыновей. Мне было без разницы. Сартак и Уки еще молоды, успеют нарожать сыновей.
Опять пошли слухи, что на этот раз татары точно не вернутся. В Путивль юродивые с такими байками не приходили. Наверное, предвидели, какое будущее ждет их здесь. Зато в Киеве, как мне рассказали купцы, приехавшие по зимнику, таких было много. Черниговские купцы, сохранившие часть своего имущества, прислали мне в дар плащ на куньем меху и как бы между прочим спросили:
— Можно ли в Чернигов возвращаться или лучше в Киев переехать?
— Про Киев забудьте, — сказал им, потому что не знал, что дальше будет с Черниговом.
Весной я отправился в море. Не столько за добычей, сколько объяснить стерегущим мое судно, что и как надо говорить монголам, чтобы не тронули его. Я позвал старосту деревни на острове Хортица — суетливого деда с библейской седой бородой и широкими, разбитыми руками профессионального гребца, одетого в рваный и когда-то красный кафтан, ставший непонятного ржавого цвета, и обтрепанные снизу порты и босому — и предложил ему:
— Когда придут татары, можете сказать, что вы — подданные князя Путивльского. Тогда они вас не тронут, потому что я их союзник.
Вообще-то, бродников никто не трогает. Переправляться через реки надо всем. На пароме или лодке делать это веселее, особенно, если плавать не умеешь. Но это не донские бродники, вассалы монголов, среди них много половцев. Всяко может получится.
Видимо, староста думал также.
— Точно не тронут? — спросил он.
— Если сами не попросите, — ответил я.
Староста улыбнулся, показав два коричневых зуба, оставшихся в верхней челюсти, и сказал весело:
— Не-е, сами просить точно не будем! — Затем спросил серьезно: — А сколько платить тебе будем за это?
Поскольку даром в эту эпоху только то, что ничего не стоит, и то не всегда, я решил не отказываться:
— Столько же, сколько платили князю Киевскому.
— А что ему сказать, когда потребует оброк? — поинтересовался дед.
— Вы ему осенью платите? — задал и я вопрос.
— Да, — ответил староста.
— Вот осенью и узнаешь, надо ли будет ему что-то говорить, — ответил и я.
За десять дней приведя в порядок шхуну, отправились в плавание. Черное море встретило нас слабым северо-восточным ветром. С таким ветром можно было идти только курсом фордевинд, то есть, когда дует прямо в корму. Да и то со скоростью узла три всего. Так мы и пошли к берегам Болгарии. Я надеялся, что, пока доберемся туда, ветер поменяется, повернем к Трапезунду. В этом году я решил не выходить за пределы Черного моря. Обстановка в княжестве напряженная. Может, кому-нибудь захочется рассчитаться с союзником монголов. Впрочем, пока никто особого желания не изъявлял. Михаил Всеволодович, Великий князь лежавшего в руинах Чернигова, лишился и других Великих княжеств, Галицкого и Киевского, и стал всего лишь князем Луцким. Теперь у него не было сил тягаться со мной. Остальные усиленно молились, чтобы кочевники не нанесли и им визит. Моя дружина теперь считалась самой сильной в Черниговском княжестве, хотя по численности немного уступала новгород-северской.
Так с попутным ветром мы и добрались до западного берега моря немного южнее Созополя. И сразу увидели большой караван из дюжины галер, судя по крылатым львам на носах и флагах, венецианских. Они шли на север. Наверное, к устью Дуная или в болгарские порты. Замыкающая галера была самая маленькая, тридцатидвухвесельная, сидела глубже остальных и поэтому отставала мили на полторы. Я разошелся с остальными судами каравана параллельными курсами, а с последним начал сближаться вплотную.
На мой маневр капитаны остальных галер сперва не обратили внимания. Да и на последней не сразу поняли, что мы идем на абордаж. Обычно пираты используют галеры. Парусные суда в эту эпоху тихоходны, не годятся для рейдерства. Только когда до галеры осталось около кабельтова и мои арбалетчики начали обстрел, капитан понял, что лоханулся. Он попробовал повернуться к нам носом, но не успел. Шхуна врезалась правой скулой в переднюю половину галеры и пошла дальше, ломая весла и теряя инерцию переднего хода. Несколько «кошек» зацепились за ее фальшборт, а «ворон» повис над галерой, дожидаясь моего приказа. Мои арбалетчики добивали последних вражеских. Одним из первых убили капитана — пожилого мужчину с наполовину седой бородой, одетого в короткий шерстяной кафтан темно-коричневого цвета и льняные рубаху и порты. Болт попал ему в грудь и пригвоздил к переборке полуюта. На этой галере на корме располагались две каюты, наполовину утопленные в главную палубу. Капитан стоял с подогнутыми коленями и приоткрытым ртом, из которого текла кровь.
— Опустить «ворона»! — приказал я.
Трап упал на галеру, встряв железным клювом в куршею. Я перебежал по нему на галеру. Сопротивления никто не оказывал. В каюте правого борта, наверное, капитанской, никого не было. Там стояла высокая кровать, под которой стояли два сундука. В одном была одежда и обувь, все изрядно поношенное, в другом — набор серебряной посуды, судя по узорам, индийской. Во второй каюте, поменьше, с двухъярусной кроватью, приделанной к переборке, стояли два ровесника капитана. Оба одеты хуже него. Обычно так одеваются матросы. Один держал в руке глиняный кувшин. Судя по запаху, с вином.
— Вы кто? — спросил их.
— Помогаем капитану, — ответил тот, что с кувшином, и уточнил: — Помогали.
— Какой груз везете? — спросил я.
— Слоновую кость, — ответил он.
Вот уж не ожидал, что такой ценный груз повезет такой нищий на вид капитан на таком скромном судне! На какие только подвиги и страдания не толкает жадность человека!
— Идите на мое судно, — приказал венецианцам.
Сундук в этой каюте был один, заполненный старой одеждой.
На куршее я встретился в Бодуэном, который подгонял найденных там членов экипажа к «ворону», чтобы перешли на шхуну. Гребцы в большинстве были вольнонаемными. Наверное, жители бывшей Ромейской империи, которых непрекращающиеся войны заставили заниматься таким тяжелыми трудом.