Вечный кайф

Я провел ладонью по шершавой жестяной поверхности. Отряхнул руку от ржавчины. Прошептал:

— Крепко закрылись, моллюски.

Арнольд еще раз приложил ухо к двери. Пожал плечами.

— Глухо, — он тоже шептал. Мы не в том положении, чтобы афишировать свое присутствие. —

— Точно бывает только в аптеке, — резонно заметил Асеев.

Из квартиры этажом ниже послышался шорох. Панельный дом — чудо инженерной мысли. Его творцы будто задались целью сделать так, чтобы малейшие шорохи разносились с первого до последнего этажа — чтобы, наверное, вероятный противник незамеченным не подобрался.

Загудели трубы — этажом выше кто-то включил водопроводный кран. А за ржавой металлической дверью — тишина. Но они должны быть там — человек пять-шесть.

— Как возьмем? Тут кувалда нужна, — Арнольд кивнул на дверь. «Глазка» нет, так что можно не опасаться, что сейчас налитый кровью вражий глаз следит за нашим военным советом.

Дом был изгаженный, а этот этаж, третий, особенно. Толпы наркоманов, которые побывали в этой квартире, отметились на стенах образцами настенного жанра — надписями по-английски и на матерном русском, похабными рисунками, названиями каких-то улетных металлогрупп и кислотных песенок. Мне стало обидно за людей, которые делят дом с поганцами, наслаждающимися жизнью за этой дверью.

— Может, прозвоним? — предложил Арнольд.

— Ага. Ментовкой представимся. Они весь «белый» в унитазе потопят, — отмахнулся Асеев.

— И обрез ружья у них, — напомнил я для забывчивых. Я поднадавил плечом на дверь, запоздало подумав, что это не лучшим образом скажется на чистоте моей в первый раз надеванной светло-голубой рубашки. Дверь немножко качнулась, и трещина на стене рядом с ней, как мне показалось, чуть расширилась.

— Топорно сработано, — оценил я. — Слабовата.

— И что? — осведомился Арнольд.

— А смотри.

Я набрал в легкие побольше воздуха, прижмурился и залепил ногой в тяжелом ботинке сорок пятого размера в металлическую дверь.

Что-то хрустнуло… Нет, слава те, Господи, не в ноге, а в стенке.

— Биндюжник на тропе войны, — хмыкнул за моей спиной Арнольд.

— Киборг-пропойца, — добавил Асеев.

— Эх, — не с каратистским кряканьем, а с молодецким кличем снова врезал я по двери.

Получилось убедительно. На лестничной площадке будто взорвался снаряд. Сверху посыпалась штукатурка. Столбом поднялась цементная пыль. Вылетел кусок стены, а вместе с ним с жутким жестяным грохотом провалилась и дверь.

Я отскочил в сторону, пропуская ребят.

— Лежать, суки! — с многообещающим криком моя братва ворвалась в однокомнатную квартиру.

Но там и так все лежали… Почти все.

В нос шибанул запах гнили и тления. Здесь царил мерзкий дух немытых тел и тупой безысходности. Здесь был наркопритон. Однокомнатная квартира так и была обозначена в «АС» — агентурном сообщении — как притон для употребления наркотиков —

— Батюшки-светы, — прошептал Арнольд, застыв посреди комнаты.

Не нужно быть медиком (достаточно опером по наркотикам), чтобы понять — улеглись пятеро человек здесь, на заплеванном, заваленном огрызками и объедками, залитом какой-то липкой дрянью полу с намерением больше не подниматься.

— Жмурики, — деловито отметил майор Асеев. Впрочем, жмуриками (читай — мертвяками, кадаврами, трупами) были здесь не все. Один еще трепыхался, его пальцы скребли паркет, а глаза закатились и глядели в потолок, и в них не было ничего. Остальные лежали в скрюченных позах, в блевотине и нечистотах, с раскрытыми ртами, будто погибли от недостатка кислорода. И лица были какие-то почерневшие — страшные лица.

Немногочисленная мебель была перевернула, все изгажено, затоптано. Везде валялись шприцы, жгуты, блюдца для героина, раздавленные ампулы из-под дистиллированной воды. И в центре этого разгрома сидело, обхватив колени, лохматое, грязное существо.

— Я не укололась… Не укололась, — слышался то ли хрип, толи стон.

Кто она — женщина, девушка, старуха? Да кто угодно. Спутанные волосы падали на лоб и на плечи. И закрывали лицо.

Арнольд схватился за горло, скривился — видно было, что его едва не стошнило, — и выскочил на лестничную площадку.

У Асеева, человека, которого такими картинками не проймешь, мускул не дрогнул. Нагнувшись над женщиной, он убрал с ее лица волосы, взял их в кулак, встряхнул. Скорее все-таки ей было не больше тридцати.

— Э, подруга, — бросил он.

Она посмотрела на него совершенно пустыми глазами. У фарфорового болванчика в глазах больше мысли.

— Слышишь меня? — спросил Асеев. Она огляделась. И вдруг истошно заорала:

— А-а!

Асеев залепил ей пощечину, и крик оборвался.

— Что тут произошло? — спросил он.

— Они… — девушка всхлипнула. — Они…

— Чем они обдолбались? — спросил я, тыкая носком ботинка в еще шевелящегося наркоша.

— Героином. А я — винтом… Они сдохли, да? Скажи, они сдохли? — Она вцепилась пальцами в рукав на пиджаке Асеева, начала приподниматься.

— Не трогай, — он брезгливо отшвырнул ее от себя. Потом нагнулся, поднял шприц, в котором оставалось немного прозрачного вещества — осторожно, боясь уколоться.

Уколоться шприцом, побывавшим в вене наркомана, — вечный страх, который и во сне преследует оперативника отдела по борьбе с наркотиками.

— Порченый героин, — задумчиво произнес Асеев, разглядывая на свет шприц.

— Сильно порченый, — кивнул я. — Четыре трупа.

— Вызываем «Скорую»?

— Ну не священника же…

Ненавижу печатать бумаги. Душа стремится из тесных оков казенных слов и оборотов. Хорошо только бывает, когда печатаешь последние строчки: «Заместитель начальника ОБНОН СКМ УВД Ворошиловского района майор милиции Стрельцов Т. В.». Тогда останется только вывести документ на принтер, украсить витиеватой подписью и отправить куда положено. И забыть.