Вечный колокол
Шрифт:
— По-моему, все это чудовищно… Какое-то надругательство над людьми, тебе так не кажется?
— Их вера распространялась первоначально между рабами Рима, и тех не ужасало положение божьего раба.
— Но ведь сейчас в Европе нет рабства! И потом, их знать тоже исповедует христианство! Как же они мирятся с этим?
— Они рождаются с этим, — пожал плечами доктор, — и потом, для знати уготовано другое место, нежели для толпы. Они согласны, ублажая толпу, называться божьими рабами, отлично осознавая, что жрецы — то есть пастухи — находятся и в их власти тоже. Все это сложно и запутано, мне бы не хотелось сейчас вдаваться во все тонкости их веры, мы ведь говорим о тебе, а не о Европе.
— Никого нет могущественней Перуна! — вспыхнул Волот.
— Ну, ну… — доктор снова улыбнулся, — ты же князь. Ты должен смотреть на мир трезво, и не питать напрасных надежд там, где им не место, и не строить замков на песке, а тем более — не полагаться на песчаные замки, когда тебе нужны настоящие крепости. Я рад, мой друг, что твой взгляд на мир не столь безнравственен, как, например, у Черноты Свиблова, но некоторая восторженность твоей натуры рано или поздно войдет в противоречие с интересами государства… Впрочем, это свойство молодости.
— И, по-твоему, «трезво смотреть на мир» это поклоняться чужим богам? — Волот откинул голову и сузил глаза.
— Ни в коем случае! — воскликнул Велезар, — ни в коем случае! Признавать силу врагов вовсе не означает поклоняться ей или стоять на ее стороне! Давай не будем больше говорить о чужих богах. Расскажи мне, что еще с тобой было в Пскове — я думаю, тебе есть чем похвастаться!
— Знаешь, мне Вернигора все время твердит о лазутчиках на нашей земле, и в Новгороде… И он как раз считает, что они служат христианскому богу.
— Если это ты о тех людях, что наводили морок во время гадания на Городище, тех, что обладают силой волхвов, но не ведают при этом чести и совести, то должен тебя разочаровать: христианский бог запрещает своей пастве всякое обладание подобного рода силой. Это довольно строгий запрет: людей, осмеливающихся всего лишь прикасаться к таким силам, в Европе сжигают на кострах.
— Пастве — согласен, но пастухам? — парировал Волот.
— Если ты спросишь наших волхвов, что они думают о служителях христианского бога, проповедующих в Новгороде, ты услышишь, что его жрецы пусты и не имеют ни капли волховской силы! Так что, боюсь, Вернигора ошибается.
— И между тем, он обнаружил в Новгороде того, кого Перун назвал избранным из избранных! — заметил Волот, и тут же подумал, что это вовсе не доказывает причастности этих людей к христианскому богу.
— Обнаружил? Ты хочешь сказать, он его поймал?
— Нет, он только узнал его имя. Его зовут Иессей! Вернигора говорит, что это он убил Белояра и Смеяна Тушича! И он навел морок на гадателей в Городище!
— Я думаю, Вернигора в чем-то прав, но это вовсе не значит, что тот, кого Перун назвал избранным из избранных, служит христианскому богу. И потом, тебе не кажется, что все это звучит как-то… несерьезно? Возможно, я смотрю на мир несколько приземленно… Знаешь, мои больные частенько обвиняют в своих болезнях злые силы: мороки, наведенную порчу, дурной глаз соседей. И требуют лечения волховской силой, которой, как ты знаешь, у меня нет. Но на поверку выясняется, что их болезни лечатся самими обычными средствами, безо всякого волхования и волшбы. Я допускаю мысль, что Вернигора ищет мороки там, где их нет. Я бы еще поверил в существование врагов, наделенных волховской силой, но поверить в то, что существуют избранные из избранных… Не сомневаюсь, Перун это рассказал Младу, когда тот поднимался наверх по просьбе Вернигоры, а?
— Точно! — качнул головой Волот, — Как ты догадался?
— Это было нетрудно, друг мой, —
— Ну да, конечно, — смутился князь.
— Так вот, я уже говорил тебе о шаманах, и о Младе, в том числе: это люди, наделенные богатым воображением, они сами не всегда знают, где заканчиваются видения, данные богами, и начинается их собственный вымысел. И недаром результаты волхования не примет во внимание ни один суд. Их хорошо использовать как подспорье, как подсказки, но опираться на них, как на неоспоримые истины, по меньшей мере не серьезно! Это ли не знать главному дознавателю? Откуда он узнал имя этого избранного из избранных?
— Ему написал Млад, из Пскова… — растеряно ответил Волот.
— Вот именно, — укоризненно покачал головой Велезар, — я не обвиняю Млада во лжи, это честнейший человек! Но нет ничего удивительного в том, что его воображение, однажды натолкнувшись на избранного из избранных, теперь находит подтверждения его существованию. И не в реальности, а за ее пределами.
— Но он написал еще и об одноруком кудеснике, который может сравниться силой с этим Иессеем! Так вот, Вернигора этого кудесника нашел!
— Да? — на секунду замолчал доктор, — и где?
— На Белозере!
— Удивительно… А впрочем, ничего удивительного, — лицо его вновь разгладилось, — я не утверждал, что всякое видение шамана — это его воображение. Я говорил, что не всякое его видение — истина!
Доктор рассмеялся вместе с Волотом: князю опять не удалось сбить Велезара с мысли и доказать свою правоту!
Они еще немного поговорили о загадочном Иессее, снова вернулись к Перуну, а потом Волот неожиданно вспомнил о том, как едва не угорел в теремке по дороге из Пскова. Как ни странно, доктор очень обеспокоился этим, долго расспрашивал Волота о том, что он чувствовал, и князь подумал, что доктор опасается яда, но напрямую об этом не говорит — не хочет пугать.
7. Ширяй
Млад отлеживался дней семь, хотя отец говорил, что ему нужно не меньше месяца, чтоб прийти в себя.
— Бать, у меня просто болит голова, — вздыхал Млад, — мне просто набили шишку на лбу, и больше ничего!
— Лютик, если бы ты только мог себе представить, какую ерунду говоришь! — качал головой отец.
Ширяй не отходил от него ни на шаг, и не позволял никому из студентов даже подать Младу воды. Он словно боялся, что потеряет и учителя тоже, словно хотел искупить вину и подстелить соломку там, где никто не собирался падать. Он вообще оправлялся с трудом — его напускная бесстрастность, которую он так любил изображать, слетела с него на несколько дней, и под ней обнажилась болезненная чувственность сильного шамана. Млад всерьез опасался, что парень не выдержит напряжения. Впрочем, это могло раскачать его способности, поднять их еще выше. А могло и свести с ума, а для шамана это быстрый и печальный конец: он бы не имел права подниматься наверх и умер, не в силах ответить на зов богов.
Штурм Пскова истощил силы ландмаршала, и на стенах царило затишье. Тихомиров все так же проводил со студентами занятия, и Ширяй был первым на них — он очень хотел отомстить. Он говорил, что запомнил того ландскнехта, и найдет его, во что бы то ни стало. Впрочем, однажды ночью он признался Младу, что ландскнехт только первый шаг на пути его мести.
— И кто же будет следующим? — поинтересовался Млад, — не иначе, ландмаршал?
— Нет, — фыркнул Ширяй, — у меня намечены двое: Чернота Свиблов и этот… Иессей. Когда война закончится, я сам поеду к этому однорукому кудеснику. И, знаешь, я найду слова, чтоб он явился в Новгород.