Шрифт:
Annotation
Эта небольшая повесть рассказывает о мечтах и надеждах молодых людей, их стремлениях найти свой путь и попытках преодолеть неудачи и горечь потери. Рисунок на обложке — из личного архива автора.
Катерина Анцупова
Грустный Пьеро
Дон Хуан и начало пути
Пещерные люди
Первобытный страх
Тут вам не Калифорния
Кинорежиссер
Погоня
Бездельники
Честный человек
Муки творчества
Маленькая серая кошка
Мудрые тибетские
Беспечный ездок
notes
1
Катерина Анцупова
Вечный путник
Чур от чернил!
Глянь — звезда!
Всё — судьба,
планов нет, –
есть лишь закон
этих словес1.
М. Данилевский. Дом листьев
Грустный Пьеро
— Когда человек умирает, что становится с его мыслями, впечатлениями, всем тем, чем он жил? — спрашивал Марат. — Не может же быть, чтобы они исчезли без следа.
Редкие мартовские снежинки медленно, нехотя, как будто кто-то свыше заставил их, падали на промерзшую землю. Желтый свет от фонарей шел рядом с нами, и от этого казалось, что на улице стало теплее, несмотря на ветер, толкавшийся в спины.
И правда — куда деваются все эти невидимые глазу миры?
Знаю, Марат вовсе не ждал никакого ответа, как не ждал, наверное, что я пойму его вопрос. Но когда мимо нас прогромыхал и исчез за поворотом трамвай, мне показалось, что я знаю ответ. Знала еще давно, только не думала об этом.
Ну конечно, думала я тогда, эти внутренние миры никуда не исчезают, они остаются здесь, наполняя наш, внешний мир. Иначе как объяснить то странное чувство, которое появляется в определенных местах — будь то проулок или станция вокзала, — чувство, что этот проулок или эта станция знакомы тебе всю жизнь, хотя ты видишь их впервые. И что еще удивительнее — ты как будто знаешь, что в этом проулке произошло что-то очень важное для тебя, а на станции когда-то очень давно виднелась знакомая тебе фигура. И когда ты наконец понимаешь, что на несколько мгновений открылось тебе, появляется легкая грусть, и не совсем понятно, отчего на душе становится так тоскливо, — то ли оттого, что все эти мысли и образы давно в прошлом, то ли оттого, что они не были твоими.
Я ничего не стала говорить Марату, и какое-то время мы шли молча, думая об одном и том же.
Наверное, кому-то может показаться странным, что двух молодых людей так интересует тема смерти, ведь, кажется, человек начинает думать о смерти только тогда, когда она уже дышит ему в спину. Но что поделать?
Нас с Маратом познакомила смерть.
За день до этой прогулки я оказалась в зале, полном родных, знакомых и незнакомцев, которые оплакивали моего старшего брата. Среди них был и Марат.
До этого дня я знала о Марате только из рассказов брата — как-никак они были лучшими друзьями, — но ни разу его не видела, и поэтому мне было интересно узнать, какой он.
Когда Марат пришел, кто-то из сидевших рядом сказал, что выражением лица он похож на Пьеро. И действительно, казалось, что грустнее него нет никого из собравшихся: лицо было очень бледно, в карих глазах поселилась мягкая, но невыносимая грусть, а темные брови поднимались выше переносицы, когда к нему обращались с каким-нибудь вопросом.
Отвечал Марат невпопад, чаще всего кивал, приговаривая: «Да… да, да… ага», — затем просил подождать минутку, но проходили одна, две, три минуты, а он продолжал молча сидеть, глядя в пустоту и медленно покачиваясь. Вывести его из этого пограничного состояния между забытьем и реальностью можно было, только тряхнув легонько за плечо или взяв за руку. Тогда Марат на несколько минут приходил в себя, но затем снова проваливался в пустоту. Так повторялось до самой поздней ночи, когда наконец настало время расходиться по домам.
Многие из присутствовавших, увидев скорбь Марата, на время забывали о своем горе и начинали ему сочувствовать. Даже мне моя боль иногда казалась мелкой и недостойной, стоило только взглянуть на отрешенное маратово лицо. В душу закрадывалось ощущение, будто я только притворяюсь и что мне на самом деле не очень-то и плохо. К счастью, Марат вышел из этого тягостного оцепенения на следующий день. Боль еще не утихла — она и не могла утихнуть за столь короткий срок, — но способность осознавать происходящее все-таки вернулась.
Дон Хуан и начало пути
Спустя несколько недель, в начале апреля, Марат немного повеселел, и темы наших разговоров стали менее мрачными и печальными. Он стал говорить о себе, о своих знакомых и странных ситуациях, в которых он оказывался. С каждым нашим разговором я все больше убеждалась, что мое первое впечатление о Марате верно: это был потерявшийся сын Свободы, который искал ее всюду, несмотря на страх, что при встрече она может оказаться суровой и пустой; это был возлюбленный Земли, который не уставал любоваться ее красотой; это был старинный друг Прошлого, который с нежной грустью тосковал по нему.
Марат был хорошим рассказчиком. Нет, он не обладал красноречием, но то, о чем он говорил, всегда было важно для него, и поэтому герои его историй сразу оживали в моем воображении, вызывая смех, грусть или удивление. Люди, о которых Марат мне рассказывал, были хорошо знакомы ему, их образы он дополнял своими суждениями об их характерах и поведении.
Я хорошо помню одну из первых историй, которую он мне рассказал, когда мы гуляли на Чистых прудах. День выдался холодным, вечер же был еще холоднее, и если бы не затейливые узоры из теней, которые выводили на асфальте прожекторы, было бы совсем тоскливо. Мы с Маратом почти все время молчали, изредка делясь впечатлениями, пойманными на ходу. Не знаю, о чем думал тогда Марат, но я постоянно возвращалась в мыслях к событию, из-за которого мы оказались вдвоем на Чистых прудах, из-за которого мы вообще встретились.