Вечный шах
Шрифт:
— Идем быстрей, — сказала Бася. — Еще увидит кто-нибудь.
— Пусть видят, — ответил он. — Чего ты боишься?
— Я не боюсь, — усмехнулась Бася. — Чего мне бояться. Может, ты не хочешь идти со мной? Я уже старуха, а ты еще так молод.
— Тебе двадцать, — ответил он.
— Нет, нет! Мне уже тридцать, а может, и все тридцать пять. Ты не знал, что я такая старая?
— Все равно тебе только двадцать. Не важно. Все равно двадцать. Она опять усмехнулась и сверкнула своими кошачьими глазами.
— Я тебе нравлюсь? — спросила она.
— Да. Очень, —
— Уже близко, — сказала Бася. — Ты знаешь этот дом?
— Нет, не знаю.
— Там, внизу, есть уголок. Там никто еще не был. Иногда я там сижу. Когда мне хочется побыть одной, я прихожу сюда.
Они спустились по кривым ступенькам, толкнули скрипучую дверь.
— Не запнись, — сказала Бася, — и не отпускай мою руку.
Рувка молчал.
— Там, в углу, под окошком, видишь? Там скамейка. Моя скамейка. Проходи, садись.
Они молча сидели рядом.
— Тебе нравится здесь?
— Очень нравится.
— Я же говорю, что здесь никто еще не был.
— Я знаю, — ответил он. — Ты думаешь, я не знаю?
— Правда? — сказала она. — Так что же ты сидишь?
— Не знаю.
— Ты любишь меня, Рувка?
— Люблю.
— Дотронься до меня. Почему ты боишься ко мне притронуться?
Она прижалась к нему, и он неловко обнял ее плечи. Он чувствовал ее теплую шею и боялся шевельнуться. Осторожно потрогал звездочку — украшение и хотел сорвать ее, чтобы приколоть на этом месте брошь, которой не было. Она сама повернулась, крепко обвила руками шею Рувки и поцеловала его в губы. Он чувствовал сладость ее губ и смотрел в ее зеленые глаза, блестящие, как у кошки.
— Обними меня крепче, — сказала она.
— Не хочу, — ответил он и убрал руку.
— Ты не любишь меня?
— Люблю.
— Так что же?..
— Не надо, — проговорил он.
— Не надо?!
— Нет, не надо.
— Но больше я тебе ничего не могу дать. Больше у меня ничего нет, сказала Бася.
— Не важно. Все равно не надо.
Тогда она обхватила голову руками, уткнулась в колени и заплакала.
Рувка сидел рядом, обняв ее вздрагивающие плечи; он гладил волосы Баси и не утешал ее. Он молчал и только время от времени негромко повторял одну и ту же фразу:
— Не плачь, Бася. Не надо. Никогда не надо плакать.
Глава седьмая
ХОД СЕМНАДЦАТЫЙ
— Ну давай, ходи!.. — подгонял Шогер, по Исаак не шевелился. Рука никак не могла взять эту фигуру, которую нельзя было трогать. Исаак посылал руку вперед, но она по-прежнему сопротивлялась.
Шогер посмеивался, довольный.
— Взялся — ходи, — настаивал он.
"Да", — подумал Исаак и отдал фигуру, которую нельзя было трогать.
"Еще одна такая ошибка, и я действительно должен буду сдаться. Я останусь в живых по ошибке… Смешно".
Шогер потирал руки.
— Ты жалеешь? — спросил он. — Напрасно. Сегодня все идет как надо. Ты сам виноват, что научил меня хорошо играть. Рано или поздно я должен выиграть. Ничего не попишешь.
"Я все время думаю о ничьей… Слишком рано. Сперва добейся преимущества, а там будет видно. И сегодня надо стремиться к выигрышу, а потом уже пытаться свести вничью… Я должен все забыть… Нет мира, нет людей, передо мной только белые и черные клетки, деревянные фигуры и Шогер. Надо бороться, чтобы не проиграть…"
И опять шагаем мы с работы. Дорога неблизкая, идти трудно.
Утром — совсем иное дело: дорога та же, но идти легко.
Те, что в первом ряду, стараются замедлить шаг. Это часто им удается, но не всегда. Часовые торопятся домой и хотят, чтобы мы тоже торопились. Они не знают, что вечером дорога длинней, чем утром.
Когда возвращаешься с работы, надо думать, все время думать. Не о работе, не о еде, не о братьях и сестрах, а просто так, о чем-нибудь. Тогда забываешь и дорогу, и усталость, и все неприятности.
Я думаю об Эстер и Янеке.
Рыжий все время мешает мне сегодня. У него, конечно, другое имя, но все зовут его Рыжим. Волосы у него краснее пламени, лицо-как жар, и розовато просвечивают оттопыренные уши. Длинный как жердь, на две головы выше меня, он шагает впереди, но вдруг оборачивается и оглядывает меня с ног до головы. Мы идем дальше. Спустя некоторое время он снова оборачивается и смотрит.
Рыжий редко разговаривает со мной, только смешит меня иногда. Он ужасно смешной. Рот разинет, оскалит зубы, приставит ладони к оттопыренным ушам и как залает- надорвешься от смеха. Барбос да и только. Настоящий Рыжий.
Я никак не могу понять, чего он все пялится на меня сегодня.
— Не мешай, Рыжий, — говорю я беззвучно, одними губами. Он понимает и, состроив собачью мину, отворачивается.
— Не сердись на меня, — сказал Янек. Это было вчера.
— Не сердись, — сказал мне Янек, — что я мешаю тебе и Эстер. Я знаю, вам хочется побыть одним на своем дворе. А я прихожу сюда, сажусь на бревно и мешаю.
— Не выдумывай, — ответил я.
— Я не выдумываю. Но после того как зарыли Мейку, я никак не могу его найти. Здесь много хороших ребят, и ты теперь мой друг. Но не обижайся, даже ты не можешь заменить Мейку. Мне все время не хватает его. А Эстер так похожа на Мейку, как одно лицо, только он парень, а она — девушка. Я не вижу Эстер весь день, поэтому вечером сажусь на бревно, смотрю на нее и вспоминаю Мейку.
— Ты совсем не мешаешь нам, что ты выдумываешь.
— Я знаю что говорю. Я прошу только, не обижайся. Потому что я все равно буду приходить.
То ли не понимает он, то ли не хочет понимать, — но нам еще лучше, когда рядом Янек. Мы тогда ничуть не стесняемся друг друга, можем говорить все, что взбредет на ум, и ждать, пока Янек тоже вставит слово.
Просто не знаю, как его убедить.
Только Янека вряд ли переубедишь, уж если что-то втемяшилось ему в голову.
— Был бы Мейка, — сказал Янек, — он бы что-нибудь придумал. Мы не сидели бы сложа руки. Мы бы знали, что нам делать.