Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе
Шрифт:
— Врешь! Врешь!
— Если б по-плохому хотел, что мне твои слова? Не поглядел бы. — Он помолчал, посидел, облокотись о свои колени, свесив голову. — Ну ладно, уйду. — И стал подниматься. — Может, встретимся где когда? Скажи. Твое слово, Анна…
Он ждал стоя. Анна молчала. Тогда он медленно пошел прочь.
— Постой… — прошептала она. Он остановился, вернулся. Еще тише, словно ветерок дунул, она произнесла: — Сядь…
И когда он сел на прежнее место, она всхлипнула,
— Дура я, дура, бесстыжая дура!
А Федор гладил ее по острым плечам и улыбался.
В глухом углу бывшего сада, заросшего теперь лопухами и жгучей крапивой, Федор ж Анна просидели около часа. Они ничего больше не говорили. Он все гладил и гладил ее по плечам, и она успокоилась, затихла, как ребенок.
— Не верю я, что ты меня… что по-хорошему. Вон сколько девок кругом… красивых, — сказала она.
— Девок много. А меня к тебе только тянет… С Ванькой-то что у тебя? Как теперь? Я ведь не отступлюсь.
— Да что — Ванька?! Что — Ванька! — дважды воскликнула она.
Луна поднялась высоко, когда Федор вспомнил, что его ждет Инютин.
— Это не ты, а я не верю, Анна, — сказал Федор.
— Во что?
— Да во все… дальнейшее. Так, потискаемся друг к дружке, да и горшки врозь. Разве отец твой отдаст тебя… за своего работника?
— Шибко-то я его согласия добиваться не буду… ежели…
Ответ ее не понравился Федору. Совсем не понравился. Он сказал:
— Нет, нельзя так. Что мы, нехристи какие, чтоб без родительского благословения?
— Благословит. Куда денется!
Вот это было уже лучше…
Инютин Демьян встретил Федора недовольным кряхтеньем.
— Я думал, уж не придешь нынче. Зориться, гляди, начинает. Все по девкам шаришься?
— Что мне, молодому? Запретительно, что ль?
— Кхе-кхе, это верно. Вот тут есть одна девка-ягодка… дочка вдовы Настасьи…
— Анфиска, что ли?
— Она.
— Зеленовата пока.
— Они, такие-то, зеленоватые, куда послаще переспелых. Не знаешь?
— Не пробовал. — Федор сел у стола.
— Ну, попробуй.
— Ишь ты. Сам лучше.
— Сам-то я с усам, да чем усы длиньше, пробовалка короче.
Разговор шел в шутливом тоне, Федор не придавал ему никакого значения. Деревяшка Инютина валялась возле кровати. Демьян прыгал по комнате на костылях, волоча пустую кальсонину по полу. Он подскакал к висевшему на стене пиджаку, вынул замызганный бумажник, начал рыться в нем.
— Бери, — сказал Инютин, бросая на стол четыре смятых десятки. — Задарма деньги.
— Это… как? — Федор бессмысленно переводил взгляд с денег на заросший желтым волосом рот Демьяна и обратно на деньги. — За что же столь?
— За дело, ради которого я тебя из тайги вызвал. Это задаток пока. Исделаешь — еще столь получишь.
Пальцы Федора затряслись, он потянулся к бумажкам, но отдернул руку. И в голове что-то плескалось, не то горячее, не то холодное.
— А что я должен сделать? — прохрипел он.
— Здрасте! — недовольно мотнул головой Инютин. — Я ить сказывал. Об Анфиске-то.
— Что — об Анфиске? — тупо уставился на него Федор.
— Спортить, грю, девку надо. Балда непонятливая, — спокойно теперь проговорил Инютин, усаживаясь на другом конце стола.
Федор начал подниматься. Поднимался он тяжело, упираясь в кромку стола, чувствуя, как волнами что-то хлещет в груди — не то горячая кровь, не то просто жар.
— Ты… ты в уме ли?! Какая она тебе девка? Ребенок еще… — Федор не то чтобы испугался — охватил его гнев и брезгливое чувство к одноногому Демьяну.
— У этого ребенка титьки в кофточке не умещаются уже.
— Все равно… Ей четырнадцати нету.
— Пятнадцатый давно идет. Матка ее сказывала — в успенье пятнадцать будет.
— Все равно, — упрямо повторил Федор. — Пущай подрастет еще. Тогда…
— Не тогда, а счас надо… Счас, понял?! — захрипел Инютин. Костыли, которые он держал возле колен, застукали об пол. — Сядь! Садись, говорю! — взревел он, подрагивая маленькими, круглыми, как горох, глазами.
Ноги Федора сами собой подогнулись, он сел, чувствуя, что лоб вспотел, вытер его ладонью.
— Балда, — повторил Инютин, собрал деньги со стола, дважды скакнул на одной ноге вокруг стола к Федору, сунул смятые бумажки ему за пазуху. — Я за что тебя при себе держу, трешницы за каждый месяц плачу?
— Не за это.
— Знамо дело. Потому на особицу это оплачиваю.
Федор молчал, опустив голову. И Демьян молчал, глядел на Федора холодно и брезгливо, крепко сжав сухие, тонкие губы.
— Нет, не буду я… Освободи от этого, — тихо попросил Федор.
Однако Инютин лишь усмехнулся.
— Не надо ссоры-то затевать нам, Федьша. Я для тя поболе, чем отец родной. А поругаемся, разойдемся — что хорошего? Где-нибудь попрекну тебя сгоряча на людях, за что трешки у меня ты получаешь, — ну и как тогда ты?
В груди, в голове, под самым черепом, Федора опять хлестнула горячая волна. Он, багровея, точно хотел загореться настоящим огнем, сорвался с места, шагнул к Инютину, чуть вытянув трясущиеся руки.