Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе
Шрифт:
— Федя… — произнесла Анна.
— Ну! — двинул он плечом, налил себе и выпил, ни на кого не обращая внимания.
Анна неловко улыбнулась Кружилину и отвела глаза. Мочки ее ушей горели, как вишенки.
Часа полтора назад Федор, заявившийся с поля грязный и заросший, с порога еще, не поздоровавшись, распорядился:
— Бриться и мыться. Живее…
Побрился он молча и только, фыркая под умывальником, спросил:
— Ты готова, что ли? Должно быть, и тебе было персональное приглашение к Антону-то?
— Ты бы, Федя, хоть поздоровался
— А зачем? Ты ждешь не дождешься, чтобы меня на войну взяли. Это раз. Да чтоб убили меня там — это два. Чужие мы с тобой, выходит.
— И чужие здороваются при встрече.
Федор надевал чистую рубашку перед зеркалом, долго возился с пуговками.
— Возьмут ли на войну да убьют ли там — это еще всяко может быть. А вот что разойдемся рано или поздно с тобой — это, должно быть, точно… Раз того желаешь.
— Да ведь ты сам… Сам ты…
— Ну, цыть! Сам-то я с усам, а у тебя еще не выросли… — И вдруг круто переменил тему: — Как передал мне председатель Назаров, что Антон, дескать, приглашает, я плюнуть хотел сперва на приглашение…
— Почему на всех плюешь-то? Это понять бы… Брат же родной! С детства не виделись…
— Этот, контра тюремная, там тоже будет, — не обращая внимания на ее слова, продолжал он. — Ну, потом, думаю, ладно, поеду… Погляжу на братьев, посижу с контриком за одним столом хоть раз. Не замараюсь, может… Одевайся.
— Не пойду я…
— Еще чего! Живо! Жена покамест. Скандалить, что ли, зачнем? Люди же в той комнате чужие.
Ненавидя себя за что-то — за безволие, может, за нерешительность и за эту вот подчиненность, — она полезла в сундук за новым платьем.
— Только, ради бога, ничего такого там не затевай…
— Не бойся ты за своего Ивана.
С тем они и подошли к квартире Антона.
…Федор поглядывал временами на пылающие уши жены, на молчаливого Ивана, но больше не произносил ни слова. Сидел и равнодушно слушал, как Антон, Кружилин и Хохлов разговаривали о делах завода, о том, как идет строительство землянок, о том, что надо ехать им вместе, видимо, в область и выколачивать побольше леса и пиломатериалов для строительства домов. Елизавета Никандровна то и дело наклонялась к Анне, к Агате, пододвигала им кушанья. Время от времени Федор подливал себе в рюмку, но хмель его не брал.
Наконец Кружилин поглядел на часы:
— Ого! — И сразу поднялся. — Как ты сказал, Антон, пьяный проспится, дурак — никогда… Хоть и не причисляем себя к последним, а времени, чтоб проспаться, все же порядочно надо…
Поднялись Хохлов и Антон, все шумно пошли на кухню. Иван и Федор тоже было шевельнулись, но Антон сказал:
— А вы посидите еще, ведь о многом поговорить охота…
Федор на это лишь усмехнулся и стал царапать вилкой по скатерти.
Проводив гостей, Антон сел на место Кружилина, приветливо улыбаясь, оглядывал Федора, Ивана, Агату, Анну. Улыбался и молчал.
— Что ж время-то терять на улыбки? — шевельнул влажным усом Федор. — Поликарп Кружилин провел воспитательную работу насчет меня, теперь ты начинай.
— Черт, ну просто не верится, что мы вместе вдруг все собрались, — сказал Антон. — Лиза, ты веришь? Будто в сказке. Вот Ванька сидит, вот Федька… Так и стояли они у меня в памяти: Ванька тоненький, быстрый как живчик, вечно с обжаренным в лохмотья носом. А Федька степенный такой парнишка, рассудительный, красивый больно. Девки, наверное, сильно бегали за ним, а, Анна?
Анна, невесело улыбаясь, молчала. Елизавета Никандровна убрала лишние тарелки и рюмки.
— Да, о многом говорить нам, не переговорить… — вздохнул Антон, берясь за бутылку. — Ну, да в одном селе теперь живем, встречаться будем частенько. А сейчас вот эту рюмку хотелось бы выпить за самого младшего из нас, за Ваньку. Правильно сказал Кружилин — жизнь удивительная штуковина, не всякий и не сразу самую соль иногда схватит. Вот и поломала она Ваньку, с хрустом, видать, побросала из стороны в сторону, покатала, как на громотухинском шивере водяная струя камни катает… Да теперь, я думаю, все будет хорошо. Вот тут Федор говорил что-то насчет должности. Если человек по должности своей человек, то обязательно рано или поздно все будет хорошо… За тебя, Иван.
— Спасибо тебе, Антон, — хрипловато произнес Иван.
— А я за этого контрика пить не буду, — отрезал Федор.
Агата, побледнев, вся вытянулась, схватила Ивана за плечо. Анна же в третий раз за вечер вскрикнула:
— Федя?!
— Чего — Федя да Федя?! — загремел он во весь голос, поворачиваясь к жене. — Трогать любезного сердцу твоему Ивана я не трону, не бойся! Придет время — сама Советская власть еще куда-нибудь его законопатит. И будем надежду иметь, что уж тогда-то, уж в третий-то раз — навсегда! А пить за него — увольте уж. И того через край, что за одним столом сижу…
Анна качнулась от мужа, вскочила, опрокинув стул.
— Аня… Анна! — Елизавета Никандровна заспешила следом за Анной на кухню.
Там Анна, плача, лихорадочно обматывала платок вокруг головы и, почти отталкивая от себя жену Антона, выкрикивала с ненавистью:
— Нет! Нет! Нет!
Антон стоя молча смотрел через всю комнату на все это. Иван тоже было встал,
потом сел, лишь Федор никак не реагировал на происходящее.
Когда Анна выбежала из дома, Елизавета Никандровна потерла виски пальцами, будто что-то вспоминая.
— Да, чаю… Я сейчас.
— Агата, помоги, пожалуйста, ей, — попросил Антон.
Агата встала и ушла, прикрыв за собой двери.
— Встреча наша, прямо надо сказать, очень славной вышла, — сказал Антон, усмехнувшись.
— А ты чего хотел? — заговорил Федор. — Чтоб я целоваться с Ванькой полез? Об моем отношении к нему ты знал, надо полагать. А не знал — так знай теперь.
— А почему оно такое отношение у тебя?
— Ишь ты! Я, дорогой братец, за Советскую власть кровь проливал, жизни не жалел…