Веди, княже!
Шрифт:
Борис почтительно склонил голову.
— От имени спафария обещаю тебе их, кмет. Теперь дозволь покинуть тебя: мне надобно срочно написать грамоту ромеям, отправить с ней гонца и заняться лазутчиками, которые отправятся по следу отряда тысяцкого Микулы и сотника Мирко.
4
Прочитав полученную от воеводы Бориса грамоту, спафарий Василий надолго задумался.
В Болгарии он находился не первый раз: приходил на эту землю с яростью в груди и оружием в руках как враг, бывал при дворце болгарских царей в качестве почетного гостя, щедро расточавшего лесть и дорогие подарки. Поэтому он неплохо знал и блестящих придворных вельмож, и лучших болгарских военачальников. Среди последних ему был известен
В надежности и достоверности сообщения Бориса спафарий не сомневался нисколько: он имел на это веские причины. Дело в том, что византиец, муж дочери Бориса, являлся племянником Василия. За те несколько лет, как он приобрел новых родственников из Болгарии, далеко не глупый спафарий приложил немало сил, чтобы как можно лучше постичь истинную сущность болгарского воеводы. Вначале он отметил бросавшиеся в глаза жадность и тщеславие Бориса, а в конце концов смог обнаружить в его характере главное для себя: непомерно раздутый эгоизм и тщательно скрываемую зависть ко всем, кто стоит выше его по знатности рода или достигнутому служебному положению, в первую очередь к кмету Младану.
На этих слабостях воеводы стал осторожно и умело играть спафарий, стремясь в будущем сделать из Бориса послушную в своих руках куклу. При каждом удобном случае он возносил до небес ум, храбрость и всякого рода действительные и мнимые заслуги Бориса. Сокрушался, отчего они до сих пор по достоинству не оценены ни кметом, ни при царском дворце, возмущался, почему другие воеводы, сделавшие для Болгарии гораздо меньше Бориса, занимают в иерархической лестнице куда более высокое положение, чем он. А с появлением у воеводы внука Василий смог влиять и на его дедовские чувства: постоянно восхищался малышом, засыпал его дорогими подарками, сулил тому при византийском дворе блестящую карьеру, обещая в этом собственную помощь. Неудивительно, что уже через несколько лет Борис стал горячим поклонником империи и служил Василию не за страх, а за совесть.
Но если личность воеводы Бориса была ясна спафарию до конца, то мотивы последних поступков Младана являлись для него полнейшей загадкой. Почему кмет не примкнул к русам и не выступил с ними против империи? Что заставило его вступить в сговор с известным своей приверженностью к Новому Риму воеводой Борисом и стремиться всеми силами сохранить нейтралитет в предстоящих между русами и византийцами боях? Чем руководствовался Младан, посылая к спафарию через воеводу Бориса грамоту и обрекая этим на верную смерть явившихся к нему русов и воинов собственной дружины? Было над чем поразмыслить Василию…
Возможно, все гораздо проще, чем он предполагает? С тех пор как Болгария приняла христианство, а ее цари, женясь на гречанках, стали родниться с императорами Нового Рима, среди болгарской знати произошли весьма заметные изменения. Часть ее также поспешила связать себя родственными связями со знатнейшими и богатейшими византийскими фамилиями, стала перенимать греческий быт и привычки, ее былая настороженность и подозрительность к хищному и опасному соседу сменились лояльностью и терпимостью. Почему подобной метаморфозе не произойти на старости лет и с кметом Младаном? А может, покой в его душу внесли молодая красавица-жена и единственная дочь-наследница? Не исключено, что так
Если дело обстоит именно так, тяга старого кмета к тихой, размеренной жизни только на руку Василию. Ему даже не нужна помощь дружины кмета, главное, чтобы спафарий был спокоен за собственный тыл и не опасался удара болгар в спину. Нейтралитет кмета, позволит ему снять с горных перевалов три когорты пехоты, которыми осторожный Василий предусмотрительно прикрыл занятый византийцами участок побережья со стороны владений Младана. Лишь бы знать, что за пассивностью кмета не кроется никакая ловушка, только бы поверить, что болгары не примут участия в предстоящих сражениях и спафарию будет позволено схватиться с русами один на один. Но разве дано смертному проникнуть в чужую голову, разве суждено ему читать находящиеся в ней мысли? Поэтому следует запастись терпением и ждать прибытия первого из тех лазутчиков, что послал за русскоболгарским отрядом тысяцкого Микулы воевода Борис…
Ожидаемый гонец прискакал под утро. Предупрежденная спафарием стража сразу доставила его к полководцу в шатер.
— Ну? — коротко спросил Василий, набрасывая на плечи плащ и усаживаясь в кресло.
Гонец вначале шагнул к серебряному кувшину с водой, жадно и шумно напился. Снял шлем, вылил остатки воды на слипшиеся от пота волосы.
— Говори, я жду! — нетерпеливо прикрикнул спафарий.
Болгарин спокойно, не торопясь стряхнул капельки воды с усов и коротко стриженной бороды, лишь после этого взглянул на Василия.
— Не торопись, спафарий, успеешь узнать все. Для того и прискакал к тебе. — Гонец перевел дыхание, провел рукой по слезившимся от быстрой скачки глазам. — Слушай, ромей…
Рассказ гонца был краток Лазутчики воеводы Бориса скакали за смешанным русско-болгарским отрядом до наступления темноты, надеясь, что тысяцкий Микула ведет его на соединение с остальными двумястами своих дружинников. Этого не случилось. Отряд завершил дневной путь в одном из глухих лесных урочищ, стал располагаться в нем на ночь. Никаких других русов в этом месте не оказалось. После короткого отдыха полусотня прибывших русов во главе с тысяцким поскакала дальше, в сторону побережья. Трое лазутчиков остались следить за основной частью отряда, двое, в том числе и гонец, отправились за группой тысяцкого. Им повезло: именно эта полусотня привела их к русам, которых они ожидали увидеть вечером в лесном урочище. Сейчас эти две с половиной сотни под командованием тысяцкого Микулы находятся недалеко от моря, в ущелье у одной из малоприметных бухточек среди прибрежных скал.
— Я оставил напарника следить за русами, а сам прискакал к тебе, — закончил гонец. — Теперь, ромей, ты знаешь все и волен поступать, как считаешь нужным. А мне вели дать свежую лошадь, я должен как можно скорее вернуться обратно к напарнику.
— Ты получишь свежую лошадь, — пообещал Василий. — Но прежде отдохни, умойся и поешь. Я сам решу, когда тебе возвращаться. Ступай.
Оставшись один, спафарий запустил пальцы правой руки в бороду, прикрыл в задумчивости глаза. Рассказ гонца многое для него прояснил, однако поставил и ряд неотложных вопросов. Почему русский тысяцкий не собрал свой отряд воедино? Что надобно полусотне русов на побережье возле бухточки? И как поступить ему самому, спафарию Василию, за спиной которого притаились в двух местах шесть центурий славян, отважных и умелых воинов, предводительствуемые одним из лучших русских военачальников?
Возможно, необходимо сейчас же перекрыть им конницей все возможные пути отхода, затем навалиться пехотой и уничтожить до единого человека? А может, стоит подождать и, не спуская со славян глаз, поиграть с ними, как кот с мышью? Ведь русский тысяцкий нечто явно затевает, и кто знает, возможно, срыв его замысла будет намного полезнее, чем немедленно уничтожение славянского отряда? Но чтобы принять окончательное решение, желательно самому побывать у той бухточки, где затаился киевский тысяцкий, и попытаться понять, чем она так его привлекла.