Ведьма Черного озера
Шрифт:
В другом углу, предусмотрительно схоронившись за выложенной изразцами печкой, стоял щуплый и невзрачный человечишка в мужицком кафтане и худых сапогах. Старательно глядя в пол и вздрагивая всякий раз, когда княгиня, дойдя до стены, резко поворачивалась кругом себя, человечишка этот теребил свою жидкую, неопределенного цвета бороденку, смотревшуюся на его бледном худом лице как-то неуместно, словно была наспех приклеена, а не выросла обыкновенным путем, как у всех добрых людей. Именно он послужил причиной необузданного гнева княгини — вернее, не сам он, а принесенные им известия. Шпион Аграфены Антоновны, посланный ею следить за лакеем Савелием, был неграмотен и, конечно
Впрочем, увесистая оплеуха была лучшим из возможных исходов, да и получать подобные «награды» за свои труды шпиону было не впервой.
Аграфена Антоновна вдруг резко остановилась посреди комнаты, пошарила вокруг себя диким взглядом, а потом схватила со стола фарфоровую статуэтку и запустила ею в изразцовый бок печки. Послышался громкий треск, острые фарфоровые осколки брызнули во все стороны, жутковато белея на ковре, как выбитые зубы. Шпион вздрогнул и совсем съежился в углу за печкой; из другого угла испуганно поблескивали глаза князя Аполлона.
Отведя душу, княгиня, казалось, немного успокоилась и сумела наконец взять себя в руки.
— Негодяй, — пробормотала она. — Ах, негодяй! Изменник! Вор! Гляди-ка, как они ловко снюхались у меня за спиной! Ну, я вам покажу!
Княгиня гневалась неспроста. Натурально, она не ждала от Савелия какой-то особенной верности, но сговор, в который ее лакей вступил с ее беглым зятем, показался ей просто чудовищным. Двое негодяев сумели легко обо всем договориться, заранее поделив добычу, и ей, княгине Зеленской, при этом заочном дележе не досталось ровным счетом ничего. Два проходимца совершенно спокойно исключили княгиню из своих расчетов, как будто ее и вовсе не было на свете. Они много говорили о том, как им поступить с княжной Марией; что же до Аграфены Антоновны, то заговорщики, как видно, не усматривали в ней никакой опасности для себя.
Но хуже всего княгине казалось то, что в подобных рассуждениях имелся несомненный резон. В самом деле, погубить обоих заговорщиков Аграфене Антоновне было столь же легко, сколь и невозможно. Да, невозможно, потому что, выдав их — хоть скопом, хоть по одному, — княгиня сама потеряла бы даже то немногое, что имела сейчас. Огинский и Савелий, который по неизвестной причине стал выдавать себя за гусарского поручика, знали о княгине не меньше, чем она о них, а может быть, и больше. Поделившись этими своими знаниями с кем бы то ни было, они окончательно погубили бы княгиню.
Итак, между княгиней Зеленской и двумя негодяями, замыслившими увести законную добычу у нее из-под носа, существовало шаткое равновесие: все они были живы до тех пор, пока помалкивали друг о друге. Но равновесие это было, увы, не в пользу княгини: оно связывало ей руки, в то время как ее противники были совершенно свободны и могли делать все, что считали нужным.
Когда первый приступ гнева прошел, Аграфена Антоновна выгнала шпиона вон, наказав ему не спускать глаз с Савелия и Огинского. То обстоятельство, что для выполнения ее приказа шпиону придется буквально разорваться пополам, ее ничуть не беспокоило. Теперь, когда непосредственная причина ее раздражения была удалена, княгиня могла спокойно подумать. Князь Аполлон Игнатьевич, по-прежнему сидевший в уголке, ей ничуть не мешал: он давно уже был в глазах княгини пустым местом, и с некоторых пор
— Хорош зятек, — произнесла она, снова принимаясь расхаживать по комнате. — Выходит, я для него — старая ворона, жирное пугало? Негодный полячишка, инородец! Да как он смел?! Право, ему придется дорого за это заплатить! Однако что же он ищет у Черного озера? Савелий — негодяй, но он прав: этот польский проходимец не зря там вертится.
— Не зря, матушка, — вставил князь Аполлон Игнатьевич.
Он и сам не знал, зачем открыл рот, рискуя навлечь на себя гнев супруги. Просто возникшая в ее монологе пауза, как ему показалось, требовала от него реплики, вот он и произнес первое, что пришло в голову.
Князь Аполлон Игнатьевич за эти полгода сильно сдал. Он более не напоминал пышущего здоровьем, недалекого, но веселого толстяка, каким был совсем недавно. Он высох, сморщился, и если даже начинал время от времени хихикать в кулак, то уже не весело, а угодливо, как бесталанный шут, живущий при господах из милости. Пан Кшиштоф Огинский оставил в его жизни след гораздо более глубокий, чем тот, над которым до сих пор проливала слезы княжна Ольга Аполлоновна, и даже чем тот, что вызывал такую необузданную ярость у княгини. Покинутая Огинским княжна Ольга была слишком глупа, чтобы страдать по-настоящему, а железный характер ее матери неизменно помогал ей справиться с любой напастью. Что же до Аполлона Игнатьевича, то прошлогодние события совершенно сломали его, превратив в бесцветное, перед всеми виноватое существо, почти что в комнатное растение. Отныне роль его как отца семейства сводилась только к тому, чтобы сопровождать жену и дочерей на редкие приемы, куда их еще приглашали, и на еще более редкие балы. Время от времени он подписывал какие-то счета, приносимые в дом нагловатыми приказчиками; проверкой счетов занималась Аграфена Антоновна, князю же оставалось лишь поставить в указанном ею месте свое имя.
Словом, князь Зеленской превратился за эти несколько месяцев в полнейшее ничтожество; к чести его следует добавить, что он не винил в этом превращении никого, кроме самого себя.
Услышав осторожный голос супруга, о котором совершенно позабыла, Аграфена Антоновна поворотилась к нему всем телом и некоторое время разглядывала с таким выражением на лице, как будто перед нею был забравшийся на праздничный стол таракан.
— А ты, батюшка, молчи, коли не знаешь, — молвила она наконец. — Тебя-то кто спрашивает?
Впрочем, прогонять князя из гостиной она не стала. За отсутствием комнатной собачки князь был весьма удобным собеседником. Княгине всегда лучше думалось вслух, а разговаривать с пустой комнатой ей казалось странным и не совсем приличным — еще, чего доброго, домочадцы решат, что она не в своем уме!
— Не зря, не зря... — продолжала она. — То-то, что не зря! А как узнаешь, чего ему там надобно?
— Говорят, в Черном озере какой-то обоз зимой утонул, — отважился заметить Аполлон Игнатьевич. — Поворотили зачем-то с дороги, съехали на лед да так и канули...
Княгиня досадливо махнула рукой.
— И непременно брешут, — сказала она. — Нынче все помешались на этих французских кладах. Будто французы — дураки, свое золото под лед спускать!
— Наверное, брешут, — согласился князь.
— А может, и не брешут. Не зря же зятек наш там днем и ночью крутится. Да и Вязмитинова княжна, думается, не зря принялась канаву свою рыть. Эти ее разговоры про какую-то ирри... гарри... про орошение, словом, мнится мне, ведутся только для отвода глаз. Какое орошение в Смоленской губернии? Ох, неспроста она это затеяла!