Ведьма и князь
Шрифт:
Малкиня странно поглядел на нее при этих словах, думая о чем-то своем, нахмурился. Малфрида же продолжала плакать, шмыгая носом и вытирая слезы связанными руками. И тут вдруг волхв сказал:
– А ведь правы были те, кто упреждал тебя, Малфрида. Не уживешься ты с людьми, ибо есть в тебе и капля крови нечеловеческой.
Она никак не отреагировала поначалу, даже будто отмахнулась от его слов, однако волхв уже решился открыться ей:
– Ты всегда была необычной, Малфрида, я знал это давно. Но то, что скажу тебе сейчас... Однажды я узнал... Где и когда – не спрашивай. Однако удалось мне проведать, что ты не совсем человек. Течет в тебе и кровь нелюдя. А сила эта страшная. Знаешь ли ты о ней? Не спрашиваю, сама должна разобраться. Знаешь
– Молчи! Молчи ради всех богов! – почти закричала Малфрида, рванулась, дернулась, но, скованная цепью, упала на землю, задыхаясь.
Малкиня понял, что ей тоже известно что-то... Неведомое и непонятное, что страшит ее, о чем она боится думать. И, страшась подобного, она становится человеком. Простой древлянкой, испуганной молодой женщиной с израненной душой.
Он присел рядом, стал гладить по голове, говорил тихие утешающие слова, пока Малфрида не поймала его руку, прильнула к ней щекой.
– Неужто это правда? – всхлипывала ведьма. – Неужто поэтому и нет мне места ни среди людей, ни среди нежити? И неужели лучшее, что можно для меня сделать, это и впрямь убить? Сжечь... Предать очистительному огню?
От этого ее вопроса в душе молодого волхва все перевернулось. И он не удержался, привлек ее к себе. Он уже не брезговал ею, он страдал.
В темноте они сидели, припав к бревенчатой стене, пока Малфрида не отстранилась.
– И не противно же тебе меня голубить... После всех этих... Раньше-то ты меня любил, да и я раньше другая была... Князья заглядывались. Нынче же...
И ведьма, словно стыдясь, стала запахивать на груди лохмотья, сжалась, отворачиваясь. Малкиня спокойно сказал:
– Ты в беде, Малфрида, и я с ужасом понимаю, что не в моих силах тебе помочь. Да, хитро придумал все проклятый Маланич... Завязал наузы [120] крепко – не распутать.
– Маланич... – тихо повторила Малфрида. – Ему-то что до меня? Отчего не оставляет в покое?
– Ну, уж этого не жди, – сокрушенно покачал головой Малкиня. – Маланич – лютый враг твой. Я это знаю, потому и сразу поверил, что именно он натравил на тебя людей в селениях, возвел напраслину. Однажды ему было предсказано, что ты станешь его погубительницей, и Маланич не успокоится, пока не одолеет тебя, чтобы изменить свою Недолю и принудить Долю подчиниться его воле.
120
Наузы – заговоренные чародеями узлы как против волшебства, так и в помощь сотворенному чародейству.
Малфрида чуть шевельнулась под обнимавшей ее рукой волхва.
– Боюсь, что он справился с этим нехудо. Только и ему несладко пришлось. Змеей он обернулся. Как только у меня получилось, ведь силы уже не было...
И она сжалась от воспоминаний о том, как ее насиловали на снегу под торжествующим взглядом Маланича, который вдруг неожиданно обернулся темной гадюкой и пополз под корягу.
– Может, змея и не переживет эту зиму? – с надеждой в голосе спросила вдруг ведьма и в глубине ее души сверкнула радостная злая сила. Но тут же радость сменилась тоской, когда она увидела, что волхв встал и собирается уходить.
– Уже идешь? Что ж, спасибо, что навестил. Ты хороший человек, Малк. Даром что волхв. И мне стало немного легче после разговора с тобой, благодаря тебе я не только плохое буду думать о смертных. И пока меня не предадут казни, я буду знать, что боги вложили в людей не одно зло.
Волхв какое-то время глядел на нее. Потом поднял фонарь, шагнул к лестнице и, уже взявшись за перекладину, остановился и оглянулся, почувствовав
– Что я значу для тебя, Малк? Что значу, раз ты пришел и утешал меня, даже зная обо мне все самое плохое?
Что ей ответить на это? Сама ведь все понимала. И все же он сказал:
– Тот, кого я однажды впустил в свое сердце, навсегда там останется. И я клянусь всеми богами, земными и небесными, что душа моя болит за тебя.
В темноте прозвучал ее вздох. Но Малкиня уловил ее мысли – светлые, словно отдохнувшие и смирявшиеся. Он отвел взгляд и тяжело, как старец, стал выбираться из поруба.
Наверху его спросили: как, мол, там ведьма? Бесится? Он прошел мимо стражей, ничего не ответив. Ибо понимал: Малфрида обречена. Рано или поздно люди уничтожают таких, как она. Той ночью Малкиня не мог уснуть, ворочался под медвежьим тулупом, вздыхал. Обладай он колдовской силой, то сделал бы Малфриду невидимой, но такой силы у него не было. Если бы мог, как иные волхвы, внушать людям свою волю, то непременно принудил бы князя Мала, отпустить Малфриду, но и этой силы в нем тоже не было. Одно ему было ясно: если Малфриды не станет, какой-то свет погаснет в его жизни, не будет прежней радости.
Малкиня злился на свое бессилие. Откидывал мех, вставал, зачерпывал ковшом из кадки воду, пил, покусывая льдинки. В ставень оконца стучало ледяной крупой, порывами налетал ветер. И Малкине вдруг пришло на ум, что ненастье может сыграть ему на руку: в такую непогоду даже ведьму не станут сжигать. А значит... Значит, у него есть немного времени. Для чего? Но Малкиня уже сообразил, кто тот единственный, кто может помочь ему освободить ведьму. Свенельд!
Еще и рассвет не забрезжил, когда волхв разбудил мрачного после пира князя Мала и сказал, что ему, Малкине, срочно нужно уехать.
– Ну и езжай, – недовольно отмахнулся от советника сонный князь. Стал поворачиваться к стене, натягивая меховое покрывало, однако волхв вновь потряс его за плечо.
– Послушай, что скажу, князь. Ты не трогай пока чародейку. Оставь ее в покое на время.
– С чего бы это? – все же разлепил припухшие веки князь. – Ее мне привезли на суд и расправу, люди будут ждать казни. И я должен явить правосудие.
– Все так. Однако погляди, что творится на дворе. Метель, ветер, ненастье. Как ты сможешь устроить казнь, когда псы, и те в конуры попрятались. А надо, чтобы люд видел твое правосудие и понес потом весть по городам и весям о казни супостатки. Я скоро вернусь и смогу провести обряд очищения ведьмы, как положено по обычаям волхвов. Всего три-четыре дня придется обождать. Ты же пока с волынянами будешь договариваться, твои бояре поймут, что не до судилищ тебе пока, сами выступят перед народом, скажут, отчего дело отложено.
– А не больно ли ты хлопочешь о ведьме? – неожиданно спросил Мал, и глаза его хитро прищурились.
Малкиня поднялся, закинул за плечо полу длинной черной накидки.
– Делай, как знаешь князь. Я только советовать тебе могу.
– Советничек, – пробурчал князь. – Лучше бы остался да помог мне ряд с гостями уложить.
– Все понимаю, князь. Однако и ты пойми вот что. Я вернусь к Мокошиному дню [121] , как раз люди на торги съедутся, в Искоростене будет много народу, а там и погода, помоги боги, установится, метель стихнет. И вот тогда-то при всем честном народе мы и выведем ведьму на божий свет, будем судить по Правде, да предадим огню. А ряд... Мы с тобой уже не раз все обсуждали, князь, и ты должен без оглядки на меня, как глава могучего племени древлян, предстать перед ними и договориться о том, что решено.
121
Мокошин день – день богини судьбы и торговли Мокоши – приходился у древних славян на пятницу. Именно по пятницам на Руси устраивали торги