Ведьма и князь

Вилар Симона

– Что же ты не припомнил, Мокей, как я тебя выхаживала, после того как оборотень покусал тебя? – подала, наконец, голос Малфрида.

Мокей запнулся. Но тут вперед вышла его жена Простя, стала рассказывать, как ведьма мороком принудила ее указать дорогу в селение Сладкий Источник, как превратила ее брата в оборотня, а отца так извела чарами, что тот едва не кинулся на своих же людей, мешая ловить чародейку.

Народу было интересно послушать страшные рассказы, любо видеть беспомощность той, которая наделала столько зла. То один, то другой свидетель выходил на лобное место, жаловался, рассказывая, как негаданно стала гибнуть скотина, некоторые и приключившиеся с ними болезни приписывали чарам колдуньи, другие винили ее в неудаче на охоте, будто

она зверя отгоняла и заставляла стрелы лететь мимо цели. Со стороны послушать, так во всех бедах древлянской земли повинна эта плененная ведьма. И толпа то и дело взрывалась злобными выкриками, волновалась так, что стражникам приходилось сдерживать ее напор. Даже волхв с очистительным огнем еле смог пробиться сквозь толчею, по обычаю, стал раскачивать подвешенную на цепочках чашу с горевшим маслом, овевать колдунью дымком, шепча положенные заговоры. Слабый был служитель, кроме белых одежд, ничего ведовского в нем не угадывалось, но привычное почтение к волхвам заставляло людей ждать, пока он окончит ритуал.

– Что повелите сделать с супостаткой, люди добрые? – выкрикнул сидя на коне князь. – Отдадим волхвам или сами отомстим за обиды?

– Отомстим! Отомстим! Сжечь ее!

Тогда князь махнул рукой, и Малфриду вновь потащили куда-то, стражи обороняли ее от вопящей и рвущейся к ней толпы.

Потревоженные их криком, с кровель взлетали галки, волновались кони под прибывшими поглядеть на казнь боярами и гостями-волынянами. Теперь толпа двинулась за городские ворота, туда, где на открытом пространстве возвышался помост с врытым столбом, вокруг которого были навалены вязанки хвороста. Высокий был помост, много дров разложили там, даже больше, чем на Масленицу, когда сжигают чучело Зимы-Морены. У Малфриды при виде места казни стали подкашиваться ноги, навалился страх. Что она сможет сделать, если воля всех этих людей давит на нее, если каждый в толпе, обладает он силой или нет, шепчет заговоры и злые проклятия, направленные против нее.

Ее почти волоком затащили на возвышение, стали скручивать руки. Она непроизвольно рванулась, закричала, и тут же вся толпа вокруг взорвалась ликующими воплями. До сих пор спокойствие ведьмы, будто пугало людей, теперь же, увидев ее слабость и страх, люди пришли в оживление, смеялись, посылали проклятия. А тут еще страж в стеганой шапке, злясь неведомо на что, ударил ее по голове рукоятью меча, да так сильно, что у Малфриды на миг все поплыло перед глазами. Ослабла, почти повиснув на веревках, которыми ее прикручивали к столбу. А когда подняла голову... Померещилось ли или и на самом деле от дальнего леса несся к ней темный всадник, развевался его широкий плащ. Малфрида заморгала, сама себе не веря, что этот темный дух из видений настиг ее и при свете ясного дня. Но странным было другое. За темным всадником из леса показался еще один. На светлом легком скакуне, в алом, горящем на солнце плаще, в сверкающем островерхом шлеме.

Кроме нее, похоже, всадников никто не замечал. Люди были возбуждены, кричали:

– Жги! Начинай! Не тяни! Порадуй душеньку, дай посмотреть, как затрещит под огнем кожа проклятой супостатки.

Мокей едва ли не первым подскочил к зажигавшему факел охраннику, вырвал его из рук, ткнул в хворост. Сухая вязанка занялась быстро, затрещала, от нее занялась и другая, быстрые огоньки перекинулись на третью, задымило, когда огонь нашел сложенные под помостом осмоленные поленья.

Малфрида ощутила запах гари, на нее повеяло теплом. Еще не жаром, еще только теплом, но ведьма уже испытала такой ужас, что больше не могла сдерживаться. Она пронзительно и зло взвизгнула, мотнула головой – и разлетелись, почти вставая дыбом, ее волосы, засветились желтым светом темные очи.

– Данварррр, тухни, не горрри! Данваррр! Ашшшш!

Она металась в путах, уже не замечая приближавшихся всадников, не видя толпы, с легкой радостью выпуская силу. И толпа невольно затихла, удивленно взирая на то, как только что вспыхнувшее пламя стало гаснуть, как отлетел в сторону заклубившийся темный дым.

Князь

Мал первый крикнул:

– Пали ее! Пали, пока она не...

И вдруг свалился с седла, опрокинутый силой взгляда колдуньи. Однако Мокей, а с ним еще один стражник поспешили к куче дров вокруг столба, торопливо поджигая факелы от все еще горевшей в руках опешившего волхва чаши. Но тут откуда-то донесся громкий крик:

– Стоять! Не смейте!

Раздвигая конем толпу, к помосту пробивался волхв-советник Малкиня. Его черный плащ сбился в сторону, конь почти падал от усталости, с удил летела пена. Перед самым помостом конь остановился как вкопанный и начал медленно заваливаться набок. Но Малкиня, успев соскочить, уже бежал наперерез идущему с огнем стражнику, вырвал факел. Пораженные люди затихли, но тут князь Мал, очнувшись после падения, вскочив и дико вращая глазами, закричал:

– Жги ее! Жги чародейку!

Малкиня еще что-то кричал, боролся со стражником, когда на него сзади налетели княжеские кмети, оттащили в сторону, повалили. А Мокей уже вновь был у помоста, начинал поджигать хворост.

– Остановитесь! Приказываю вам, остановитесь!

Это уже был сам посадник Свенельд. Он врезался на коне в толпу, за ним спешили его воины, теснили народ.

– По какому праву! – закричал, подаваясь вперед, Мал. – Разве киевляне смеют вмешиваться во внутренние дела племени? По какому праву, я спрашиваю!

– Право за тем, за кем сила! – дерзко ответил ему Свенельд. – И разве не ты, друже Мал, обещал отдать мне эту женщину?

– Ведьма она! – выкрикнул Мал. – И я не позволю... А ну-ка, кмети мои верные...

Он не договорил, отступая под натиском витязей посадника. Но его стражи были уже начеку, возбужденные происходящим, даже за луки схватились, свистнули стрелы. Несколько стрел гулко ударилось о щиты киевлян, одна даже пробила край, но застряла в жесткой бычьей коже. И тут же витязи посадника выхватили мечи, стали напирать. Еще миг – и пролилась бы кровь.

И вдруг все замерли. Неожиданно стало до странности тихо, и в этой тишине пронзительно и жутко звучал торжествующий смех привязанной к столбу ведьмы.

Свенельд повернулся к помосту, хотел что-то произнести, но запнулся, когда встретился взглядом с той, кто, как ему донесли, была его Малфуткой. Да его ли это древляночка? В желтых нечеловеческих глазах стоявшей на помосте ведьмы, в ее жутком оскаленном лице не было ничего человеческого, ничего узнаваемого. А когда посадник ощутил на себе ее взгляд... Его словно обдало порывом холодного ветра. Ощущение ужаса, бесформенного и тяжелого, окутало, будто саваном. Словно в кошмарном сне видел Свенельд, как взметнулись и разлетелись, шевелясь, ее волосы, как исчезли опутывавшие ее веревки и она вскинула руки с мигом выросшими когтями, взмахнула, рыча, как не рычит и поднятый из берлоги медведь. Потрясенные люди наблюдали, как при свете солнца стоявшая у помоста женщина на глазах стала превращаться в чудовище. Вытянулись когти на ее растопыренных пальцах, вылезли из открытого рта острые клыки. И это существо еще прорычало почти человеческим голосом.

– Что? Думали уже смогли небеса схватить руками?! Взмах – и люди стали падать, опрокидываться, повалились даже лошади. Крики, ржание, стоны. Кто-то кинулся прочь, кто-то пытался подняться, кто-то уползал. А ведьма рычала и хохотала, взмахивала когтистыми руками, выла. Еще взмах – и вновь начали падать люди: древляне, гости волыняне, бабы и детишки, прибывшие задержать казнь воины Свенельда. И сам он упал, а его белый конь заметался, пока тоже не рухнул на колени с жалобным ржанием.

Но в какой-то миг наступила тишина. Ведьма опустила голову, тяжело дыша, словно безмерно устала. Еще никто не смел шелохнуться, когда один человек все же стал подниматься. Волхв Малкиня начал торопливо, спотыкаясь и оступаясь, взбираться по дымящимся вязанкам туда, где переводила дыхание ведьма. И она почувствовала это приближение, встрепенулась, взглянула на него. Желтый огонь опять стал разгораться в ее глазах.