Ведьма отлива
Шрифт:
Вы – девочка с не слишком богатым воображением, Марион, но решительности и хитрости у вас не отнимешь. Вы храбры, жестоки и готовы на все. Если бы вы обвинили Глинис Стакли в попытке убийства, естественно, все поверили бы вам, а не ней. Тем более, что она и правда шантажистка. Конечно, и миссис Монтегю, с ее ужасом перед скандалами, придя в себя и все обдумав, поддержала бы вас и подтвердила бы вашу историю.
Вы не сомневались, что она вас поддержит. Эта уверенность сквозила в каждом слове, которое вы мне сказали вчера вечером в Хэмпстеде. Родная сестра Глинис поверила
– Единственная? – возмутилась Марион. – Единственная? Вы назвали меня этим словом, или все равно, что назвали, и говорите, что это еще не все?
– Нет, Марион. Вы знаете, что это не все.
В темноватой комнате ее быстрое дыхание производило жуткое впечатление. Казалось, она задыхается.
Гарт тоже вскочил, теперь такой же бледный, как она.
– Умоляю вас, миссис, воздержитесь, не говорите, что я читаю вам морали. Вы не «развратница»: пусть вас судит тот, кто сам не был человеком из плоти и крови. Это просто жестокость юности. Вы – как ребенок, который неожиданно взбрыкнул на то, что является суровой реальностью, а потом, потерпев неудачу, вынужден был взывать ко всему взрослому миру о защите. Когда этот призыв не услышали, вы решили использовать другое оружие, например ваши женские чары, как вы собирались использовать их со мной.
– Как вы смеете!
– Стоп, Марион. Я сказал вам правду.
– Тетя Бланш…
– Да. Мы должны вспомнить о ней и о том, что она вам сказала. Как любой другой ребенок, Марион, вы при желании можете признать факты, касающиеся вас, сколько бы обидными они вам ни казались. Если бы миссис Монтегю назвала вас шлюхой, и не более того, вы не впали бы в такое неистовство. Было что-то еще. Что?
– Кто-то слушает под дверью, – сказала вдруг Марион изменившимся голосом.
Повисла тишина.
Оба окна были закрыты. Свеча горела ровно в неподвижном воздухе. Под этими черными балками, по этим старинным скрипучим полам почти невозможно было передвигаться без шума. Гарт подошел к двери, тихо отодвинул задвижку, очень осторожно поднял щеколду.
Слева от двери его спальни сквозь бутылочное стекло окна в конце коридора светила луна.
Вправо коридор тянулся футов на пятнадцать-двадцать до лестничной площадки: лестница вела в небольшую гостиную внизу. Запах старого дерева и камня, вымытых каминных решеток и полировочных паст для меди витал в коридоре, как запах прошлого. На некотором расстоянии от двери было еще одно, открытое, окно, и за ним шелестела густая листва деревьев.
Кто мог подкрасться к дверям, если это только не очередная уловка Марион? Закрыв дверь и обернувшись, Гарт не обнаружил и следа давешнего напускного спокойствия и уверенности. Марион оперлась на спинку стула в глубоком отчаянии, тем более глубоком, что воспринималось оно как несправедливость.
– Дэвид, что мне делать? Помогите мне! Я не прошу многого, я прошу только помощи. Не стойте там как бревно. Помогите мне! О господи, что мне делать?
– Не знаю.
– Кто там был? Это был…
– Никого! Никого там не было! Хотя если вы не будете говорить тише, то поднимете весь дом. – Гарт помолчал немного и заговорил тверже: – Понимаете вы хотя бы сейчас, что чуть не стали убийцей? Вы чуть не убили женщину, от которой ничего, кроме добра, не видели?
– Ох, зачем говорить об этом. Я это сделала, что вам еще надо?
Гарт смотрел на нее.
– Я не хотела этого, но что еще было делать? – продолжала Марион. – Вы сказали, что не собирались бранить меня!
– Я не собираюсь вас бранить. Вы отдаете себе отчет, что вы обманули полицию? – Тут он спохватился. – Нет, нет, в вашем состоянии вы, полагаю, и не могли действовать иначе. Дело в том…
На огромном круглом столе стояла деревянная коробка, наполовину заполненная сигаретами. Он оставил их здесь в пятницу. Вынув из коробки сигарету, Гарт поднес к ней свечу и очень удивился, обнаружив, что руки его дрожат. С большим усилием он все-таки справился с этой дрожью. Заплаканные глаза Марион искоса следили за ним.
– Теперь дальше, – сказал он. – Откуда вы узнали, во что была одета Глинис Стакли в пятницу вечером?
– Ох, какое это имеет значение?
– Отвечайте!
– Я ее видела. Она там была.
– Где она была?
– Она сидела на дороге возле дома дяди Села. Я видела ее, когда шла пешком, хотя сделала вид, что не заметила. Она ждала.
– Ну?
– Я подумала, что тетя Бланш попросила ее прийти тогда же, когда и меня, и решила, что эта мерзавка боится, что ее заманят в ловушку и схватят. Вот она и ждет. Но я знала, что она никогда не сумеет доказать, что ее не было в доме, если я поклянусь, что она там была. Даже ее таксисту не поверили бы. Я бы не добилась, чтоб ее повесили, но посадить в тюрьму могла бы.
– Марион, ради бога!
– Вы хотели, чтобы я рассказала вам правду, не так ли? Чего вы хотите?
– Значит, вы встречались с Глинис Стакли прежде?
– Да. И вы это прекрасно знаете!
– Где вы с ней встретились?
– Когда была в Париже с… В Париже.
– Она вас шантажировала?
– Ей пока это не удавалось. Но она собиралась.
– Что она о вас знала? Это было…
И тут, за шаг до цели, Гарт заколебался. Глаза Марион наполнились слезами.
Даже если бы у него были иные причины для сомнений, помимо деликатности, все равно останавливаться было глупо. За Марион стоял кто-то еще, и этот «кто-то» не остановился бы перед новым убийством, если б того потребовали обстоятельства.
Но Гарт колебался. Марион (способная уловить мельчайшую перемену в настроении человека) заметила это сразу. Она вскочила, умоляя:
– Я понимаю, о чем вы спросите. Но я скорее умру, чем скажу вам. Я не собираюсь сообщать всему свету… Что скажут люди, если узнают. Если вам все известно, Дэвид, чего ради просить меня унижаться? И сколько это продлится?
Гарт посмотрел на сигарету, бросил ее на пол и придавил каблуком. Он отвернулся от Марион, потом повернулся опять.
– Вы не сделаете этого, Дэвид. И вы сами это знаете. Достаточно того, что случилось. Как мне быть?