Ведьма полесская
Шрифт:
Летом селяне печку топили, только чтоб хлеб испечь или щей каких сварить. Вот детки и умудрились незаметно вытянуть угольков. Начали играться с огнём, прячась от взрослых за стожком сена, а как в руки припекло, так и упали угольки в сухую траву. Хорошо, что хоть одно сено сгорело: стожок стоял поодаль от хлева. Опять же вопрос: кого винить? Вроде-то сами за детишками не доглядели. Так не-е-е! Лучше свалить вину на кого-то! Вот и выходило: не доглядели, потому что бес вмешался. А откуда он взялся? Тут тоже всё понятно: ведьмак наслал. И это уж не впервой такое происходило, когда ни с того ни с сего на людей лихо сваливалось. А в последнее время так и вообще неприятности сыпались как из рога изобилия.
И переполнилась
— На огонь его!
— Всех спалить!
— Всё отродье бесово на огонь!
— Натерпелись лиха! Хватит! — из людской лавины неслись злобные выкрики, ещё больше распаляя ярость в толпе и придавая решимости даже самым суеверным селянам.
Гудела земля под грозной поступью людей; замолкали птицы, разбегались звери, напуганные вырвавшейся на волю злобой человеческой. Бабы голосили и визжали, мужики хрипели и ухали. И с каждым выкриком толпа зверела ещё больше. С тяжёлым надрывным свистом вырывался воздух из лёгких тех, кто молча спешил на расправу; их угрюмый и решительный вид навел бы ужас на любого постороннего человека. Безумием горели глаза каждого в отдельности, но в намерениях все были едины. Разъярённая толпа была одним целым! И эта дикая массовая ярость сравнима была лишь, может быть, с беспощадным стихийным бедствием.
Самые решительные мужики потрясали над головой вилами, топорами, кольями. В грязных жилистых руках в нетерпении пылали головешки и факелы, начавшие уже подымливать на исходе сил. Казалось, каждый ещё живой сполох пламени, теряя искры, подгонял толпу, спешил. Ведь каждая маленькая искорка просто мечтала породить исполинское детище. И, похоже, эти догорающие малютки все же успеют внести главную лепту в общее безумие…
Глянув случайно в окно, Серафима тогда первая заметила плывущую по полю чёрную людскую волну. Представшая взору картина внушала страх и ужас перед необузданной толпой. Мать Янины сразу сообразила: быть беде. От испуга подкашивались ноги. Глухо ойкнув, она опустилась на лавку. Но рассиживаться было некогда. Преодолевая противную слабость, Серафима выскочила из хаты и позвала деда, возившегося в хлеве.
Старый ведьмак тоже быстро смекнул, что к чему. Вывод ясен как день божий: толпе нужен он! Страх сковал тело и разум лишь на несколько мгновений.
— Быстро забирай Янинку, необходимые вещи и утекайте в лес! — трясущимися губами приказал старик, а сам бросился в избу к запертому сундуку.
Янине хорошо запомнился тот момент, когда мать бегала по хате, собирая лучшее из одежды, а дед стоял на коленках и в спешке пытался открыть замок непослушными от волнения руками. Сама же перепуганная Янинка стояла в то время посреди избы и тихо ревела. Она тогда не боялась каких-то там приближающихся чужих людей. Её пугало растерянно-суматошливое поведение матери и деда и особенно их страшное выражение лиц.
Наконец, сбросив в постилку все собранные вещи, Серафима схватила за руку маленькую Янинку и, окинув напоследок прощальным взглядом избу, ринулась к двери.
Янина до сих пор не может понять, почему тогда она боялась громко плакать. Ведь ей насчёт этого никто ничего не говорил, не приказывал. Но какое-то шестое чувство заставляло ребёнка сдерживать громкие рыдания, чтобы не накликать ещё большей беды.
Они уже выбегали за хлев, когда их догнал дед и отдал Серафиме какие-то вещи. У Янины в памяти запечатлелись лишь шкатулка и старая потрепанная книга в диковинных обложках. Дед тогда сказал матери:
— Береги это, дочка. С этим вы не пропадёте. И утекайте! Бегите вообще
Как они бежали в лес, Янина не помнит. Но в памяти ещё один момент отложился довольно отчётливо.
Они с матерью, добравшись до леса и схоронившись в зарослях, издали наблюдали за своим хутором. Наблюдали за своей родной хатой, за последними минутами уходящего мира, в котором до сих пор жили и в который возврата уже не будет.
Что сталось с дедом, маленькая Янинка тогда не видела. Лишь спустя многие годы она поняла, какая участь постигла его. А тогда, стоя за густой листвой и чуть раздвинув ветви, они издали глядели, как люди, словно муравьи, заполонили их подворье. Дед, видимо, пытался образумить разъярённую толпу, что-то кричал и вскидывал к небу руки. Девочка с матерью не могли слышать, что он выкрикивал, но увидели, что это ещё больше взбесило людей. К несчастному сразу бросилось несколько мужиков с вилами. В этот момент ладонь матери легла на глаза маленькой Янинки…
Когда Серафима потянула за собой дочку, та всё же успела оглянуться. Над их хутором плясали огромные языки пламени. Клубы черного дыма, похожие на извивающееся чудовище, ползли ввысь, закрывая собой полнеба. Это ужасное зрелище сильно тогда напугало Янинку, и было последним, что врезалось на всю жизнь в память маленькой девочки…
Серафима, уходя подальше от опасности, брела с дочкой по дорогам и трактам белорусского Полесья. Ей до сих пор не верилось в то, что случилось. Ведя маленькую дочку за руку, она часто нервно вздрагивала и оглядывалась. Сказывалось неимоверное потрясение, и от этого Серафиме часто чудились зловещие голоса и крики настигающей их погони. Но чем дальше она уводила дочку от места ужасной расправы, тем спокойнее становилось у неё на душе.
Серафима шла, сама ещё точно не ведая куда. Только бы подальше! Питались в скитании как придётся и чем придётся. Иногда, жалея молодицу с девочкой, их подбирали попутные крестьянские возы. Несколько дней мучительных скитаний, десятки пройденных верст — и они добрались до местечка Мазыр [20] , где, оглядевшись и устав от трудностей дорог, Серафима решилась наконец остановиться.
Найдя приют у одинокой вдовы и проведя в местечке около месяца, мать Янины окончательно убедилась в правильности своего выбора. Ей приглянулось это местечко, разбросанное на живописных холмах. Полноводная Припять несла свои воды прямо у подножья возвышенности, на которой стояла хата вдовы. Никогда раньше Серафима не видела такой большой реки; она была несказанно поражена природным величием и красотой этих мест.
20
Мазыр-Мозырь.
Мизерная плата за жильё тоже сыграла важную роль в решении Серафимы. О себе она всем рассказывала почти правду: хата сгорела, родных, кроме дочки, никого нет. Возможно, вдова просто пожалела несчастных погорельцев и приютила их, чтобы и самой веселее было, да ещё и какую-то копейку на этом заработать.
В Мазыры Серафима сначала затаилась, вела себя неприметно, но в то же время с интересом присматривалась, как и чем живёт местечковый люд. Немного освоившись и пообвыкнув на новом месте, она с осторожностью взялась за своё ремесло. Встречаясь и разговаривая с соседями, она как бы между делом начинала намекать, что может помочь в излечении многих недугов, болячек и прочих напастей. «Если обученные лекари не могут дать рады в снятии простого испуга, что уж тогда говорить о более серьёзных недугах. Я вот не раз помогала людям избавиться от хворей, супротив которых доктора лишь руками разводили», — при каждом удобном случае Серафима вставляла в разговор примерно такие слова.