Ведьма западных пустошей

Петровичева Лариса

— Добрый вечер, господин Гейнсбро! Не надо там прятаться, я вас вижу!

Курт Гейнсбро был сыном бургомистра: сейчас, когда отец уехал в столицу по делам, он стал думать, что город в его руках, и все здесь — его личная вотчина. Когда папенька был дома, сын старался вести себя более-менее прилично, но теперь Аделин вряд ли могла рассчитывать на хорошие манеры и достойное поведение.

— Как братец? — осведомился Курт. — Еще не засадили в клетку?

Аделин почувствовала, как лицо каменеет, наливается тяжестью, а под кожей начинает бродить огонь. «Не отвечать, — подумала она. — Он хочет, чтобы я сопротивлялась.

Он именно этого и добивается. Выводит меня, чтобы я на него бросилась».

Она неторопливо пошла в сторону дома, и Курт двинулся рядом, как вторая тень. Что там полагается делать благородной даме, главе своего дома? Пригласить в гости, предложить чаю — одна эта мысль вызывала глухое раздражение. Меньше всего ей хотелось чем-то потчевать этого человека. Кончики пальцев зудели, готовясь выплеснуть защитное заклинание, но Аделин понимала, что не сделает этого. Курт представит ее защиту, как нападение и доведет дело до костра, а любящий отец ему в этом поможет.

Аделин довольно равнодушно относилась к собственной судьбе, понимая, что от людей не стоит ждать ничего хорошего, и все их доброе отношение — лишь до поры, до времени, но что тогда будет с Уве, если ее не станет? Она прекрасно понимала, что следующий костер разведут как раз для ее брата, потому что за него никто не заступится. Силы сдерживающего заклинания иссякнут, он снова будет оборачиваться и лишится разума.

Отец говорил, что судьба пошутила над ними очень жестоко. Если бы Уве оборачивался не в волка, а в медведя, то жил бы спокойной жизнью, не теряя рассудка. Лишь оборотни-волки лишаются разума. Будучи медведем, он скрывал бы, конечно, что в полнолуние становится зверем, но у него все было бы хорошо. Но им не повезло…

— Вы что-то хотели, господин Гейнсбро? — поинтересовалась Аделин с самым любезным видом, поднявшись на пару ступеней, ведущих к дверям. — Я не приглашаю, мы уже не принимаем гостей. Поздно.

— Город гудит, — с довольной ухмылкой сообщил Курт. — Все говорят про дьявольский экипаж. Это ведь твоих рук дело, правда? Кто еще у нас тут с Дьяволом приятельствует?

Ничего другого Аделин не ожидала. Если случается что-то необъяснимое, то в этом обязательно обвинят ведьму. После первого убийства в «Вестнике Инегена» появилась статья, в которой решительно требовали сжечь ведьму из поместья Декар — ведь только она могла совершить подобное злодеяние. Кому бы еще? Вместо имени автора стояло словосочетание «Неравнодушный гражданин», но Аделин прекрасно понимала, кто именно настолько неравнодушен.

Это была ненависть с первого взгляда. Курт ненавидел ее с детства. За то, что незаконнорожденная, но признанная отцом, за то, что ведьма, за то, что ходила в школу с обычными детьми и имела дерзость учиться намного лучше сына бургомистра, за то, что однажды отважилась дать ему пощечину, когда он рискнул зажать ее в школьном коридоре и попытался задрать платье и сунуть руку между ног.

Свет фонаря у дверей лег рыжим пятном на лицо Курта — скуластое, некрасивое, наполненное какой-то злобной решимостью. Прядь темных волос упала на лоб. «Он готов со мной расправиться, — отстраненно подумала Аделин. — Он давно этого ждал».

— Вас сегодня не было на празднике, — Аделин улыбнулась так очаровательно, как только могла. — Может, это дело как раз ваших рук?

— Ах ты… — прошипел Курт сквозь зубы и

занес руку для пощечины. Наглая тварь, которая должна была слушать его с низко склоненной головой, осмелилась ответить обвинением на обвинение! Аделин перехватила его запястье, сжала так, как учил отец — боль и вязкое похрустывание костей обычно убеждают в том, что надо думать головой, а не чем-то другим.

— Вы ведь меня совсем не боитесь, господин Гейнсбро? — осведомилась Аделин, продолжая мило улыбаться. Леди всегда остается леди, даже если ее вот-вот убьют, а она сопротивляется. В окне мелькнуло встревоженное лицо Мари, потом выглянул Барт, один из слуг. В руках он держал ружье. «У меня есть свидетели, отлично», — подумала Аделин с какой-то жестокой радостью.

— А ты мне угрожаешь? — осклабился Курт. — Давай, расскажи уже. Ты убила Адайн Сили, потому что у твоего братца ничего с ней не вышло. Сношаться втихомолку это ладно, а вот законный брак ему никто не разрешил, и вы обиделись, да? Почему ты убила остальных? Он тоже пытался к ним подкатить?

Он смотрел на нее ледяным пронизывающим взглядом — тем, за которым следует выстрел. Аделин с усилием опустила его руку, причинив Курту дополнительную боль, разжала пальцы и холодно сказала:

— Убирайтесь, господин Гейнсбро. Завтра я еду в полицию и расскажу о вашем визите и обвинениях. И отправлю письмо вашему отцу обо всем, что случилось — заказное с уведомлением, чтобы вы его не перехватили. Пусть знает, какие речи позволяет себе его благовоспитанный сын.

Бургомистр Гейнсбро был той самой яблоней, от которой яблочки не укатываются далеко, и он, конечно, даже не упрекнул бы драгоценного отпрыска. Нахамил ведьме? Так ей и надо, не о чем волноваться! Однако Курт побледнел и сжал губы.

В следующий миг Аделин упала на ступеньки, сильно ударившись головой. В глазах потемнело, левую щеку окатило жидким огнем, вечерний мир поплыл куда-то в сторону, размазываясь темными пятнами, голове сделалось жарко и мокро. «Пощечина, — подумала Аделин, закусив губу, и попробовала подняться. — Он меня ударил».

Кусь издал громкий и яростный вопль и спикировал на Курта с твердым намерением выцарапать ему глаза. Курт с силой махнул рукой, и растрепанный комочек перьев со стоном улетел в траву. В ту же минуту распахнулась дверь, и на крыльцо выбежала Мари с фонарем в руке и остальные слуги, возглавляемые Бартом.

— А ну! — прокричал Барт. Он страшно боялся — все-таки сын бургомистра! — но ружье в его руках не плясало. — Пошел вон отсюда! Давай, шевелись!

Слуги торопливо помогли Аделин подняться и встали так, чтобы закрыть ее от Курта. Тот снова оскалился и провизжал, срываясь на истерическое шипение:

— В кандалы! Всех вас! Ты видишь, холоп, кто я?

— Сейчас пулю мою увидишь! — звонко пообещал Барт. — Вали отсюда, пока жив! Да пошустрее!

Курт сделал шаг от ступеней — гневное воодушевление стало покидать его, когда он понял, что щит «сына бургомистра» не так уж силен перед возможностью получить пулю в голову. А Барт выстрелил бы: он рос в доме отца Аделин с самого детства и любил Аделин и Уве, как родных брата и сестру.

На земле сверкнула бриллиантовая звезда — вылетела из прически, когда Курт ударил Аделин. Грязно выругавшись, Курт с силой впечатал ее в землю каблуком, развернулся и быстрым шагом пошагал к воротам.