Ведьма
Шрифт:
И тут он различил… Нет, не мысли, голос. Тоненький такой, чуть удивленный и необычно музыкальный. Словно негромкий колокольчик прозвенел.
— О боги, какой пригожий-то!
Даже не поднимая головы, в той же воде Малк увидел отражение говорившей. Ее лицо было хорошо видно на водной глади среди отражавшихся там листьев. И лицо это было прехорошенькое: нежное, большеглазое, улыбающееся. Малк поднял голову и теперь воочию видел лесную красавицу: всю в листве и цветах, легкую, вроде бы и одетую в необычный лиственный наряд, но вместе с тем соблазнительно обнаженную. Юноша даже смутился. Хотя, бывало, и видывал уже таких лесных дев — мавками они зовутся.
Мавка сидела на стволе ивы, нависающем над ручьем. Ее стройные белые ноги почти касались воды, длинные волосы — то ли русые, то ли
— Иди сюда. Не с козлиголовцем же мне тешиться.
И опять Малк смутился. Он знал, насколько охочи до легкой любви эти лесные девы, хранительницы зелени, оберегающие деревья и цветы. Им все равно с кем миловаться. Однако ему было известно и то, что никогда страсть мавки не бывает смертному в радость. Мавка поиграет в чувства и исчезнет, а влюбленный потом места себе не находит, мается, ищет ненаглядную, пока не сгинет. Даже если и найдутся у человека силы жить обычной жизнью, покоя ему не будет. Ни одну смертную он больше любить не сможет, так и будет чахнуть до старости. Правда, иной раз сама мавка приходила жить к человеку, даже женой его становилась. Но и тогда не было лада между ними, ибо не созданы лесные девушки для семейного счастья, тосковали подле людей, изводя и себя, и любимых, пока опять не возвращались в лес. Или гибли.
Памятуя все это, Малк и не дал себе поддаться чарам лесной красавицы. Поспешил даже показать ей свои волховские амулеты.
— Поясни, где тут брод, — велел сурово.
Мавка сперва даже огорчилась, недовольно надула губки.
— Такты во-о-о-лхв… — протянула она как-то обиженно. Но тут же вновь заулыбалась, болтая, словно малое дитя, ногами. — Отчего же тогда такой молоденький? Отчего такой красень?
— Где брод, говори! — еще строже повторил приказание Малк.
— Ax, покажу, покажу! — согласно закивала мавка.
Она грациозно соскочила на берег, побежала по высокой траве, легкая, красивая, в развевающейся одежде, в пышном венке из цветов на распущенных волосах. Скакала, улыбалась, манила рукой. Где-то за деревьями жалобно и томно заблеял козлиголовец, но все внимание мавки теперь было сосредоточено только на Малке.
Брод оказался совсем рядом. Малк снял лапти, прежде чем войти в воду (новенькие совсем, жалко было испортить), а мавка все скакала, приплясывала нетерпеливо на том бережку, досадуя на его медлительность. И как только Малк ступил под сены Навьиной Рощи, она так и подскочила, обняла, потянула к себе.
— Поцелуй меня, любый. Поцелуй!
Она была теплая, как человек. Ее легкое одеяние — то ли из паутины, то ли из трав — почти не скрывало молодого гибкого тела. А губы… Словно земляника в росе…
Но Малк сдержался. Он был служитель богов, ему надо блюсти целомудрие, чтобы не растерять силу. И его учили, как подавлять желание, успокаивать кровь. Поэтому он отвел обнимавшие его руки и сухо сказал:
— Мне к Малфриде надо.
Улыбка тут же застыла на нежном личике мавки. Она отступила, глянув исподлобья.
— К Малфриде? Да что вам всем эта Малфрида? Пошто все к ней ходите… А по мне, так даже нявки [66] молчаливые лучше, чем эта ведьма. Вон, кстати, они, глянь.
Малк отчего-то заволновался, но мавка уже тянула за рукав, указывая, он глянул и даже приостановился. Нявок он видел впервые. Эти молчаливые недобрые духи лесов вели свой хоровод в воздухе над поваленным сухим деревом. Казались они на первый взгляд светлыми и легкими — как девушки, так и юноши — и плавно плыли по кругу, держась за руки. Однако было в них что-то необычное для обитателей Навьиной Рощи: может, унылое выражение лиц, столь не свойственное радостному лесному сиянию, а может… Малк даже глаза потер. Да, так и есть. Когда, кружа в хороводе, кто-то из них оказывался к нему спиной, становились видны кости скелета, течение голубоватой крови по венам, внутренности. И эта прозрачность делала красивые лесные создания жуткими.
66
Нявки — лесные духи, как и мавки. Однако в отличие от мавок, они ближе к темному миру, можно сказать, это уже умершие мавки. И если мавки дают природе плодородие и красоту, охраняют, то там, где ведут хоровод нявки, долго ничего не растет.
Нявки вскоре почувствовали, что на них смотрят, прервали хоровод. Одна из них поманила Малка рукой. Приоткрыла уста, словно говоря что-то, и у него вдруг появилось огромное желание подойти ближе, спросить печальную, что ей надобно. Но — хвала богам! — добрая мавка удержала.
— Что же ты, волхв, так поддаешься? — смеясь, проговорила она, увлекая его в чащу. — Будешь так по первому зову идти, можешь и сгинуть. Даже Малфрида твоя не поможет тогда.
Малк покраснел. И впрямь, чего это он? Однако в этой роще его все так поражало! Здесь словно иначе дышалось, мысли становились путаными, легкими. И отчего-то все время тянуло улыбаться. Малк крепился, как мог, шел степенным шагом за прыгающей и кружащейся мавкой, однако чувствовал, как и его затягивает бездумное легкомыслие этих мест — этой рощи, где не знали печали, где все проблемы отлетали прочь, где было так хорошо… И это сияние особое, с волнующимися тенями, мерцающими солнечными зайчиками, льющимися потоками света. На листьях деревьев и трав радужно сверкала роса, хотя по времени — солнце уже заметно клонилось к заходу — никакой росы уже быть не могло. И, тем ни менее, все вокруг искрилось и блестело. А ведь вроде бы лес как лес. Могучие дубы сменялись шелестящими березами, открывались широкие поляны, белеющие от высоко разросшейся кашки и ромашек, встречались и поздние колокольчики. По склонам рос орешник, прогибаясь под тяжестью орехов, алели яркие грозди рябин, густо был усыпан ягодами дикий шиповник. Папоротник достигал до пояса. Кругом сновали зайцы, на ветке орешника мелькали пышные хвосты белок Среди лиственного леса порой появлялись сосны.
В солнечном свете их стволы отливали красным. И все это казалось особенно ясным, освещенным, живым. А еще Малк не мог понять, что это такое легкое носится в воздухе, словно налетела тьма бабочек. Бабочки-то, конечно, тоже были, однако…
— Что это в воздухе? — спросил молодой волхв мавку.
Она охотно поясняла: цветы облетают. Здесь, в Роще, цветы расцветают и осыпаются чаще, чем в других местах. Вот и летят их лепестки по лесу, несут с собой аромат цветения и увядания. Здесь это вечно, здесь сама жизнь такова. А сегодня еще все особенно оживленное. Праздник как-никак.
Малк понимал, о чем она. Сегодня был день Перуна-Громовержца [67] . У людей этот бог почитался, как бог дружин, воинства, грозный защитник и спаситель. Здесь же, в не ведающем времени волшебном лесу, еще помнят его первое предназначение: нести грозу, поить влагой землю, питать ветер особой мощью. Даже нечисть лесная, побаивавшаяся метателя молний Перуна, и та отмечала этот день, так как после грозы в воздухе всегда оставалась особая сила, которая наполняла их, питала могуществом, удваивая чародейскую силу. Малка предупредили, что он идет в Навьину Рощу на праздник, поэтому там будет особое оживление. Теперь же он видел все воочию.
67
День Перуна приходился на 2 августа.
Мавка-проводница то и дело указывала ему на лесных духов, которые не скрывались тут ни от кого. И Малк видел то необычную кошку с огромными, как у совы, глазами — хранительницу подземных кладов, то маленького старичка в похожем на шляпку гриба головном колпаке — Ауку духа, любившего сбивать с пути ходивших по лесу путников. Один раз в лесу мелькнул страшный песиголовец, явно допущенный сюда из Дикого Леса за какие-то особые заслуги; а то прямо из-под ног разбегались лесавки — крошечные ушастые старички и старушки, обычно прячущиеся в дуплах и под корягами и пугающие путников мерцанием своих зеленоватых глаз. Но здесь лесавки никого не пугали, их маленькие глазки блестели обычным любопытством, они даже негромко смеялись дребезжащим голосом.