Ведьма
Шрифт:
— Здравствуйте, Марта. Вы мне позволите? На несколько минут.
— По... пожалуйста... Заходите...
Марта, придерживая халатик у шеи, отступает от порога. Максим вдвигается в прихожую.
— Право, мне очень неловко... Поверьте, если бы не крайняя необходимость...
Очевидная его робость и растерянность успокаивают Марту.
— Входите, входите, — говорит она, захлопывает дверь и проходит в комнату.
Максим входит за нею и украдкой осматривается. Марта поспешно убирает со стола коробочки с кремами и набрасывает откинутый край одеяла на подушку.
—
— Напротив, это вы извините...
— Я уже спать собралась... и наряд на мне не для гостей...
— Поверьте, это вам идет...
— Ну, уж вы скажете... Да вы садитесь.
— Может быть, позволите раздеться?
— Да зачем же вам раздеваться, беспокоиться? Садитесь как есть, ничего тут такого особенного...
Максим садится на стул, держа шляпу и перчатки на коленях. Марта присаживается на край постели.
Пауза. Марта, деликатно кашлянув, произносит:
— Так чего вы хотели, извините?
Максим решается.
— Это очень трудно... — говорит он, запинаясь. — И неделикатно, и я бы никогда... Вы сочтете это за бред, за безумие... Но я даю честное слово! Только вы одна во всем свете можете меня спасти. Если вы не согласитесь, я погибну... просто умру, и всё... Это не наглость, не самонадеянность... я понимаю, явиться вот так к порядочной женщине и просить... Но у меня нет выхода! Сжальтесь надо мной, спасите меня, а уж я — все, что вам будет угодно... Только спасите...
Говоря, он все больше наклоняется вперед, к ней, а она, изумленно и испуганно глядя на него, все дальше отклоняется назад, от него. Наконец она вскакивает и протягивает руку, словно отталкивая его.
— Что это вы... как вас...
— Максим! Меня зовут Максим! Погодите, Марта, не отказывайте сразу...
— Нет уж, это вы погодите. Ишь как разлетелся... Впервые меня видит, я его в первый раз вижу, и пожалуйста, спаси его, погибнет он...
— Марта, поверьте, я говорю правду! Жалости, только жалости прошу!..
— Да что вам, Максим, молоденьких мало? Такой солидный, самостоятельный... Что это вас вдруг на старуху потянуло?
— При чем здесь молоденькие? Только вы меня можете спасти, а не какие-то там молоденькие!.. В ваших руках моя жизнь, вы же это знаете, у вас же есть сердце... или у вас нет сердца?
— Ах, сердце? — Глаза Марты сужаются. — А вы уж не из той ли породы, что давеча приходил? Кругломордый такой...
— Какой кругломордый?
— Тоже все насчет сердца интересовался! А нога вас хромая не интересует?
— Я не понимаю... При чем здесь нога?
— И понимать нечего. Мне сорок лет, я вам не девочка — в разные ваши игры со мною играть. Уж если мне понадобится фигура в брюках, я сама найду, без всяких ваших таких подходцев...
— Марта, Марта, как вы можете?..
— Вот что, друг мой. Ступайте-ка вы отсюда. Я за день намоталась, устала, мне спать пора. Ступайте, ступайте. Ответа не будет, как говорится.
Максим потерянно встает, шляпа и перчатки падают на пол. Марта поднимает и подает их ему. Он берет, не спуская с нее глаз, и она со смятением видит в его глазах слезы.
— Ступайте же... — шепотом произносит она.
— Да, — говорит
Он неловко взмахивает рукой и выходит. Слышно, как в прихожей открывается и захлопывается дверь.
Марта опускается на стул и сидит, зажав ладони между коленями. Затем придвигает зеркало, всматривается в свое лицо. Начинает медленно, одну за другой, расстегивать пуговицы халата. На губах ее стынет неуверенная улыбка.
Разочарованный и отчаявшийся Максим бредет по ночному городу куда глаза глядят. Идет, шлепая по черным лужам, спотыкаясь на выбоинах в тротуаре, слепо продираясь через группки подозрительных юнцов, толпящихся у подъездов и подворотен.
В конце концов его заносит в какие-то трущобы: уличных фонарей почти нет, двери многих домов заколочены досками, стекла в окнах выбиты. У входа в полуподвальное ночное заведение, откуда на мокрый щербатый тротуар падают тусклые квадраты света и доносятся звуки злокачественной музыки, дорогу Максиму преграждает огромный тучный молодчик — то ли битник, то ли хиппи, одним словом, забулдыга в расстегнутой дубленке с поднятым воротником поверх потрепанного джинсового костюма. Обнимая левой рукой за плечи тщедушное существо женского пола, забулдыга приближает волосатую физиономию к лицу Максима и, жутко глядя очками в мощной роговой оправе, сипит:
— Дай десятку!
Максим молчит. Забулдыга огромной дланью берет его за лацканы пальто и сипло повторяет:
— Дай десятку! Не видишь, кисочка выпить хочет!
— Раскошеливайся, шляпа! — пищит кисочка.
Максим молча лезет в карман.
В этот момент дверь кабака распахивается, и свет падает на его лицо.
— Ба-а-а! — неожиданным басом гремит забулдыга. — Да никак это профессор? Профессор, вы?
Выскочивший из кабака юркий человечек деловито произносит:
— Хухрика наколол? Возьми в долю, Тарантул...
— Отзынь! — Тарантул отталкивает человечка так, что тот стукается о стену. — Это свой... Какими вы здесь судьбами, профессор?
— Простите, я...
— Не узнаете? И не надо. Деньги у вас есть?
— Есть.
— Тогда пойдемте, угостите нас. У нас здесь весело. Одно плохо: за веселье приходится платить. Пока.
Он подхватывает Максима под руку, и они втроем скатываются по склизким ступеням в полуподвал.
В обширном, с низким потолком помещении кабака зверски накурено, гремит отвратительная музыка, на дощатой эстраде трое обритых наголо молодых людей в брезентовых бесформенных портках, голые по пояс и босые, извиваясь, надрываясь, шлепая себя по голым бокам голыми локтями, орут песню — то ли на иностранном языке, то ли состоящую из междометий. Несколько пар кривляются на площадке перед эстрадой. За столиками сидят, беспрерывно курят, пьют, болтают или даже спят мальчики и девочки, мужчины и женщины, есть несколько стариков и старух. Все одеты весьма разнообразно — от живописных лохмотьев до скромных плащей, курток и пальто.