Ведьма
Шрифт:
Встал, набросил рубашку.
Думал, хорошо будет спаться дома, под боком у князя Казимежа. После жесткой лавки показалась постель мягкой и пышной, как свежий каравай. Но не спалось на этой мягкой постели, ныли и горели руки. Только под утро удалось манусу заснуть, и тотчас закружил странный и мучительный сон, уставились из темноты серые, полные боли глаза.
Иларий проснулся совершенно разбитым, но не таков был княжий манус, чтобы сдаваться мимолетному сну. Умылся ледяной водой, пригладил непослушные черные кудри, тряхнул головой. Подумал: к Каське надо бы съездить,
Иларий вышел во двор и широким бодрым шагом направился к княжьему терему, на ходу застегивая кафтан. Одна пуговица не пожелала поддаться, Иларий на мгновение остановился, чтобы справиться с нею, и тотчас получил крепкий удар локтем.
Манус развернулся, гневно сверкая глазами и привычно складывая ладонь в оборонительное. Но тотчас опустил руку и угасил яростный взгляд. Перед ним стоял Якуб Белый плат.
При виде мануса лицо Якуба посветлело, княжич улыбнулся, протянул руку старинному товарищу. Иларий сперва приветствовал будущего повелителя Бялого как полагается, поклонился низко, шапку снял. А потом сверкнули из-под темных кудрей синие глаза, Илажка сгреб Якубека в охапку, стиснул.
Белый плат, не вполне оценив его щенячью радость, похлопал мануса по плечу, шепнул: «Полно» — и попытался отстраниться. Да что уж скрывать, обрадовался, что жив Иларий.
— Где пропадал, паскудник? — насмешливо бросил он, разглядывая бледное лицо Илария, впалые щеки. — Чай, от рогоносцев твоих баб по лесам прятался. А батюшка по тебе уж и тризну хотел править.
— Не так уж и ошибался батюшка князь Казимеж, — ответил Иларий с широкой улыбкой, пряча в складках одежды изуродованные шрамами руки. — Едва не помер ваш Иларий, одним упрямством да бабьими молитвами вернулся.
— Видно, хорошо наши бабы умеют молиться, — захохотал Якуб, — да только, знать, так рьяно не за всякого просят. Меня вот, видишь, не отмолили.
Тень мелькнула на лице княжича.
— Умеют, умеют бабы молиться, — словно бы не замечая ее, подхватил Иларий. — На подъезде к Бялому хотели дальнегатчинца нашего, Тадека, вольные люди порешить. Да только я поспел — не иначе молилась за него твоя сестрица. А может, и еще кто, кому по сердцу наш русый богатырь… Да и за тебя, я думаю, та девчушка Элькина, с косой, верно, крепко молится.
Иларий весело прищурил синие глаза, ожидая, что подхватит Якуб шутливый разговор, но тот не подхватил, хмуро глянул на бледнеющее небо. Откуда было знать веселому манусу, что согнал Якубек со двора свою Ядзю, отослал в Черну за то, что помогла Тадеку. А теперь, видишь, оказалось, что едва не погубила. А может статься, не одного Тадеуша поджидали в лесу разбойники. Только не стал делиться Якуб своими темными мыслями с воскресшим манусом.
— Эльке сейчас едва ли до молитвы, — посуровев, ответил он веселым словам Илария. — У Чернской княгини много дел. А Тадеуш
Иларий отшатнулся, удивленно захлопал глазами.
— Нешто отдал батюшка Казимеж Эльжбету Чернскому душегубу, — проговорил он, словно не услышав последнего вопроса. — А я думал, брешут, что сам кровопийца к нашей Эльке сватается.
— Собаки брешут, — буркнул Белый плат, — а молва редко ошибается. Отдал Эльку, быстро дело обернул Черный Влад. Почитай, через четыре дня, как ты пропал, стала Эльжбета княгиней Чернской. И приданое отец дал непростое. Людьми расплатился…
Якуб пристально смотрел в лицо манусу, думал — выдаст Иларий, хоть взглядом, хоть движением капризных губ, что знает, как Казимеж его, раненого, Черному Владу в Элькино приданое дать хотел.
Иларий отозвался не сразу. Вспомнил — говорила что-то лесная травница про свадьбу в Бялом. Только не до того ему было, и не слушал ее вовсе. О руках думал. Себя жалел. А про то, как он в ее доме оказался, Агнешка и говорить не желала. Мол, долг свой плачу, и весь сказ. А вот тот палочник, что умер в лесу от своего посоха в Илажкиной руке, — тот о Черном князе говорил.
«Здесь был мучитель Владислав Чернский», — подумалось Иларию. Только в то время едва ли мог с ним манус поквитаться. Еле жив остался. Да пока валялся в лесной избушке, в Бялом пес знает что наворотил князь Казимеж.
— Это как, людьми? — спросил Иларий. Подумал, если б летели на свадьбе головы, так сказала бы ему Агнешка. Видно, пленными взял. Может, рабочими, мертвяцкой силой. Говорят, Черну Влад стеной колдовской обносит, башнями огораживает. И врут, будто за те башни сама топь пройти боится, рядом ходит. Может, толковых ремесленников Чернцу надо — вот и взял за Эльжбетой приданое каменщиками, плотниками.
— Магами взял, не ниже мануса, — прервал его размышления Якуб. — Да не просто магами, а увечными, умалишенными, теми, от кого и семья отступилась. И не на время, на полный герб. Не иначе до смерти услужатся новому хозяину…
Якуб невесело хмыкнул. Иларий заметил, что княжич осунулся и оброс щетиной. Только платок, закрывавший половину его лица, оставался неизменен в своей чистой белизне. На какой-то миг показалось манусу, что не Якуб перед ним, а кто-то другой, похожий, но был этот кто-то старше и грустней. И раньше была в Якубе трещинка, а теперь будто кто воткнул в нее нож да провернул со всей силы. И вытекала через эту расщелину из княжича жизнь.
— И что, Казимеж позволил?
— Позволил? — отмахнулся Якуб. — Да он бы, попроси Влад, последние порты отдал.
Иларий невольно оглянулся, не слышит ли кто крамольные слова Якуба. Княжичу хорошо, он будущий властитель Бялого, а Илажка — человек служилый, у тех, кто под князем ходит, голова на плечах не так крепко сидит.
— Жаль, не видел ты, Иларий, как батюшка нового зятька обхаживал, — не замечая манусовой опаски, продолжал Якуб. Горькие думы, терзавшие его не первый день, легко переплавились в полные злого яда слова. — Думает, только Черный Влад теперь Бялому защитник. А уж нас он и в расчет не берет — кого защитит увечный княжич?!