Ведьмин век
Шрифт:
Она перевела дыхание, любуясь вытянувшейся рожей референта.
— Мужчины вообще редко задумываются, — сказал селектор на столе. — Ивга, будь добра, обожди еще пятнадцать минут.
Теперь, кажется, физиономия вытянулась у нее. Она как-то не думала, что каждое слово, сказанное в приемной, слышно и в кабинете тоже. Референт, отмщенный, наградил ее насмешливым взглядом; Ивга вздохнула и вернулась к раскрытой книге.
«…Вы справедливо возразите: ведьмы не приносят потомства. То есть, конечно, и у ведьм рождаются дети, и чаще всего девочки, — однако процент маленьких ведьмочек среди
— Из всех предложенных тебе книжек ты выбрала самую нудную. Ты так любишь длинные красивые фразы?
Инквизитор шел через приемную, как-то непривычно шел, и через секунду Ивга поняла, почему. Берёг левую руку. Осторожничал; даже светлый легкомысленный пиджак не мог скрыть некоторой скованности в его походке.
А ведь, помнится, утром он был в куртке. В элегантной летней куртке, Ивга хорошо запомнила, ее ведь тыкали в эту куртку лицом…
Испортили одежду. Наверное, там дырка. A уж пятно крови осталось точно, и попробуй теперь вычистить…
— Миран, — инквизитор обернулся к референту. — Позвоните в гараж, если мою машину починили — пусть пригонят прямо домой… Ивга, мы выйдем через черный ход. К чему нам эти сенсации…
Они вышли из какой-то совершенно посторонней двери в стороне от Дворца Инквизиции; у главного входа стояли, оказывается, какие-то люди. Ивга вздрогнула — ей показалось, что в воздухе пахнет паленым. Нет, померещилось…
Это она пропахла дымом. Ну и вид у нее сейчас, ну и вид… Ну и запах…
Наверное, было часов одиннадцать. Желтые прожектора эффектно подсвечивали острую крышу Дворца Инквизиции; у Ивги закружилась голова, на какой-то момент и ночь, и подсвеченный шпиль перестали существовать, только круги, цветные круги и далекая болтовня, шелест тапочек по паркету…
Потом она обнаружила, что стоит, вцепившись в левую руку инквизитора. И рука эта сильно напряжена.
— Ой…
Она разжала пальцы, шагнула в сторону, не зная, как загладить оплошность:
— Я… Какая я идиотка. Простите.
Неслышно подкатила служебная машина. Распахнулась дверца.
— Простите, я… Простите. Я сама не знаю… больно?
— Больно, — сообщил инквизитор после паузы. — Но — смотря с чем сравнивать… Садись.
Водитель удивленно покосился на нее — или показалось?!
Ночной город. Карусель огней; она зажмурилась, переживая новый приступ головокружения. Что это с ней? И где книга, неужели она оставила ее на диване в приемной, как глупо…
«Мы знаем, что зачать ведьму может любая женщина; существует также миф, что такие зачатия совершаются во время шабашей. Что шабаш для того и призван, чтобы насаждать в пока еще пустых чревах будущую ведьминскую поросль…»
Ивга прерывисто вздохнула.
— Паршиво? —
Она, тоже не глядя, кивнула.
— По законам жанра ты должна бы несколько часов валяться без сознания… Во всяком случае, те наши подруги, что перевели оперный театр в разряд погорелых, валяются до сих пор…
Ивга сглотнула. Ей было неприятно вспоминать.
Во дворе дома на площади Победного Штурма старушка прогуливала свою собачку; в квартире на втором этаже заканчивала работу веселая домработница, и взгляд, брошенный ею на Ивгу, не оставлял простора для толкований.
Улучив минутку, Ивга привстала на цыпочки и просительно заглянула инквизитору в глаза:
— Скажите ей… А то она переживает, бедная, что у вас такая оборванная и некрасивая любовница. Она не понимает, как это вас угораздило…
Некоторое время инквизитор оценивающе смотрел ей в глаза. Потом приподнял уголки губ:
— А тебе что, стыдно? Если тебя считают моей любовницей?
Ивга вздохнула:
— Вам по рангу положены ухоженные женщины. Разве нет?..
Старый лум говорил с женщиной. Издали Клав обознался, приняв ее за Дюнкину мать, и успел трижды покрыться потом, прежде чем понял свою ошибку. Дюнкина мать была моложе и жестче — а эта женщина казалась усталой и оплывшей, как догоревшая свечка. Лум говорил и говорил; женщина медленно отвечала, еле заметно кивала тяжелой головой, и покатые плечи ее, кажется, чуть-чуть расправлялись — хотя, конечно, Клав мог и ошибиться.
Потом женщина слабо пожала руку старика, тяжело поднялась со скамейки и двинулась прочь, почти касаясь земли дорожной сумкой в опущенной руке. Некоторое время лум глядел ей вслед, потом обернулся; рядом неподвижно стоял угрюмый, напряженно молчащий парень.
Минуты три оба следили за крупной белкой, выписывающей спирали вокруг темного дубового ствола.
— Я нуждаюсь в утешении, — сказал парень глухо.
Лум пожал плечами:
— Я здесь для того, чтобы утешать… Но тебе я вряд ли смогу помочь… Клавдий.
— А вы попытайтесь, — тихо попросил парень. — Собственно, к кому мне еще идти?..
Лум помолчал, откинувшись на спинку скамейки. Проводил белку взглядом, вздохнул:
— Я… предупреждал тебя. Ты не послушал.
— Не послушал, — согласился Клав. — Не мог послушать… Повторилось бы все… — его передернуло, — повторилось бы — не послушал бы снова.
— Жаль, — глухо проронил старик. — Ты сильнее многих… и ты непростительно слаб.
Клав ожесточенно вскинулся:
— В чем моя вина? В том, что любил… люблю ее?..
Лум поднял глаза, и, холодея под его взглядом, Клав осознал свою ошибку. Если старик хоть тоненькой ниточкой связан со службой «Чугайстер»…
Его собеседник был достаточно проницателен; некоторое время старик и юноша неотрывно смотрели друг на друга.
— Я всего лишь лум, — медленно произнес старик. — Я делаю, что умею… И ничего больше. Не приписывай мне… лишнего. Я всего лишь лум.
Клав перевел дыхание:
— Вы говорили… Что я делаю запрещенное. Что я тревожу и держу, что я наделен… достаточными возможностями, чтобы… и…