Шрифт:
Был стук в дверь, яростный, истовый, неукротимый стук, рожденный из безумия, страха и жажды быть услышанным, выбраться на волю, найти спасение. Был грохот кулаков по невидимой притолоке, были глухие удары, толчки, рывки, скрежет! Чем-то острым царапали по деревянной филенке, выковыривали загнанные по самую шляпку гвозди. Были сдавленные крики в чулане, и неразборчивые мольбы, и зов на помощь, а потом тишина.
Тишина была тягостнее и страшнее всего прочего.
Роберт и Марта Уэбб
— Слышал?
— Вот опять.
— Это на крыльце.
Теперь тот, кто стучал, и молотил, и лихорадочно обдирал в кровь пальцы, и рвался к свободе, погрузился в молчание, словно прислушивался, чтобы определить, придет ли помощь в ответ на мольбы и стук.
Зимняя ночь наполнила дом снежным молчанием; оно запорошило все комнаты, занесло полы и столешницы, завалило ступеньки.
Вскоре стук раздался снова. А потом…
Тихий плач.
— На крыльце.
— Нет, в доме, где-то внутри.
— Думаешь, это Лотта? Но дверь-то не заперта.
— Лотта постучалась бы обычным манером и все. Нет, это не она.
— Кто же еще? Она ведь звонила.
Оба посмотрели на телефон. Если поднять трубку, в ней слышалась только зимняя тишина. Телефонные линии не работали. С тех самых пор, когда в близлежащих городах начались беспорядки. Так вот, в трубке теперь можно было услышать разве что собственное сердцебиение.
— Можно у вас пересидеть? — надрывалась Лотта за шестьсот миль от них. — Всего одну ночь!
Не успели они ответить, как в трубку хлынули шестьсот миль тишины.
— Лотта была на грани срыва. Ручаюсь, она вот-вот будет у нас. Скорее всего, это она и есть, — сказала Марта Уэбб.
— Исключено, — отозвался Роберт. — Я по ночам и не такое слышал. Не приведи Господь.
Они лежали в нетопленой спальне фермерского дома, затерянного на просторах Массачусетса, в стороне от главных дорог, вдали от городов, над неприветливой речкой, у кромки черного леса. Декабрь прошел половину студеного пути. Воздух рассекло белым запахом снега.
Им не лежалось. При свете коптилки они свесили ноги и сидели на краю кровати, как над пропастью.
— Внизу никого нет и быть не может.
— Но звуки такие, будто кто-то помирает от страха.
— Да ведь нынче все живут в страхе. Не зря же мы с тобой обосновались подальше от городов, беспорядков и прочих мерзостей. Сил больше нет терпеть прослушки, аресты, налоги, выходки безумцев. Не успели мы найти убежище, как от знакомых отбою не стало. А теперь еще вот это… Эй! — Он мельком взглянул на жену. — Ты никак струсила?
— Не знаю, что и сказать. В призраков я не верю. Как-никак, на дворе тысяча девятьсот девяносто девятый год, и я еще из ума не выжила. Во всяком случае, смею надеяться. Где, кстати, твой револьвер?
— Он нам не понадобится. Не спрашивай почему. Не понадобится — и точка.
Каждый взял в руку по коптилке. Еще месяц — и в белых бараках позади дома заработает маленькая электростанция, начнется подача энергии, но пока суд да дело — они передвигались по ферме, как привидения, в неверном пламени масляных ламп и свечей.
На лестничной площадке они помедлили. К тридцати девяти годам оба сделались в высшей степени осмотрительными.
Из вымороженных комнат на первом этаже доносились рыдания, мольбы и стоны.
— Этой бедняжке, видно, совсем туго пришлось, — сказал Роберт. — Жалко ее, хотя одному Богу известно, кто она такая. Пойдем-ка.
Они сошли по ступеням.
При звуке их шагов плач сделался еще громче. Кто-то с тупой обреченностью бился в невидимую дверь.
— Ведьмин закут! — выдавила Марта Уэбб.
— Скажешь тоже!
— Точно тебе говорю.
Остановившись в длинном коридоре, они всматривались в уголок под лестницей, где еле заметно подрагивала обшивка стен. Но теперь рыдания утихли, словно плакальщица вконец обессилела или отвлеклась на что-то другое; а может, она испугалась голосов и начала подслушивать. Зимняя ночь молчала; муж с женой затаились, подняв перед собой беззвучные огни коптилок.
Наконец Роберт Уэбб сделал шаг вперед и обшарил стену в поисках секретной кнопки или потайной пружины.
— Пусто, — объявил он. — Как-никак мы в этом доме прожили без малого полтора месяца; под лестницей — обыкновенный чулан, вот и все. Помнишь, нам еще агент говорил, когда оформляли купчую: в чулан невозможно проникнуть без нашего ведома. У нас…
— Молчи!
Они прислушались. Тишина.
— Она ушла. Если это была живая душа. Вот чертовщина, ведь эта дверь стоит запертой с незапамятных времен. Теперь уж никому не ведомо, как она открывается. По сути, здесь и двери-то нет. Просто обшивка отстала от стены, и это местечко облюбовали крысы, вот и весь сказ. Они и топочут, и скребутся. Так ведь? — Он повернулся и вопросительно посмотрел на жену, которая не сводила глаз с тайника.
— Что за вздор, — отозвалась она. — Крысы, слава Богу, не плачут. Мы же слышали голос и мольбы о помощи. Я сперва подумала: Лотта все-таки добралась. Но теперь-то ясно: это была не она, а кто-то другой, кому тоже некуда деваться.
Марта Уэбб вытянула руку и провела дрожащими пальцами по старой кленовой панели.
— Как бы открыть этот чулан?
— Разве что ломом и кувалдой. Только не сегодня.
— Ой, Роберт!
— Не приставай. Я устал.
— Мы же не можем ее бросить — неровен час…