Ведьмин зов
Шрифт:
– Простите, – сказала Ивга мосластому парню. Парень глупо улыбнулся.
Кресло справа от Ивги пустовало; над ним на багажной полке покачивался аккуратный полиэтиленовый пакет. Его хозяйки сейчас наверняка нет в живых.
Впрочем, ее нет в живых уже достаточно давно. Навку нельзя убить – она и без того мертва; навку можно лишь выпотрошить, уничтожить, и чугайстеры знают в этом толк…
Ивга видела. Однажды. Чугайстеры не смущаются ничьим присутствием и не боятся никаких свидетелей; в их откровенности есть что-то непристойное. Обычно они не уводят жертву дальше чем за угол соседнего
Под самым окном проплыли согбенные плечи спешащего по своим делам велосипедиста. Ивга сглотнула; по сравнению с чугайстерами Инквизиция представляется почти что Дедом Морозом. Добреньким таким старичком, который сперва раздает подарки паинькам, а потом в освободившийся мешок сует прочих, непослушных…
Мосластый парень, возомнивший, вероятно, что, подержав Ивгу на своих коленях, приобрел на нее некоторые права, вдруг разудало подмигнул. Ивга с отвращением отвернулась.
Клавдий никогда не гонял машину. Даже теперь, на пустынной загородной трассе, он не летел сломя голову, как требовали того нерастраченные силы «Графа». Он просто ехал – неторопливо, хоть и не слишком медленно; в дороге следовало отдыхать, а не развлекаться. Острых ощущений Великому Инквизитору хватит и без гонок, а в последнее время даже с избытком…
Он привык доверять своей интуиции. Если неприятное, но рядовое, в общем-то, событие отзывается смутной тревогой, которой давно пора бы рассеяться, а она все не проходит, – значит, надо попытаться эту тревогу осознать. Откуда?..
Клавдий ехал сквозь реденький утренний туман, и на сиденье рядом с ним ехала наполовину пустая пачка тонких дорогих сигарет. Клавдий курил, выставив локоть в окно; сбоку на ветровом стекле лепилась картинка: озорная девчонка верхом на помеле, с игриво обнаженной ножкой, с обаятельными ямочками на розовых щеках; люди боятся ведьм. Кому, как не Клавдию, видеть мощные корни всех этих страхов. Если бы Юлиан Митец знал о ведьмах то, что по долгу службы знает Великий Инквизитор, он сжег бы Ивгу прямо на лужайке своего дома. На костре для пикников…
Нет, и все-таки. Что за цепь событий застряла в памяти, не желая показываться на поверхность – но и забываться тоже не желая? Откуда ощущение опасности, предчувствие беды?..
Собственно, девчонку не следовало отпускать. Просто неохота было устраивать безобразную сцену насилия на глазах у двух идеалистов – старого и молодого. Стыдно показывать давнему другу профессиональное умение выкручивать руки… И кому – девушке, успевшей сделаться для них своей, почти родной…
Он поморщился, вспомнив, как плакал Назар. Забившись в угол, безутешно и по-детски. И как неуместны оказались жалкие попытки лекции на тему «Ведьма – тоже человек»…
А вот Юлиан – тот определенно обиделся. В конце концов, друг вправе ждать от друга помощи в трудную
Дорога повернула; Клавдий притормозил. На обочине стояла машина чугайстеров – светлая, с желто-зеленой мигалкой на крыше.
Он утопил в пепельнице догоревшую сигарету и согнал с лица невольно проступившую брезгливость. Двое здоровенных мужиков паковали в пластиковый мешок нечто, недавно бывшее навкой; третий стоял у дороги и тоже курил. Зеленый «Граф» интересовал его не больше, чем на глазах редеющий туман.
Клавдий подавил желание остановиться. В конце концов, служба «Чугайстер» никогда не вмешивалась в дела Инквизиции; кем бы ни была та несчастная, останки которой сейчас складывают в мешок, прежде всего она была навкой, ходячим трупом, существом, несущим смерть…
Его передернуло. Машина с мигалкой и люди на обочине давно остались позади, а он курил и курил, и шарил в ящичке, на ощупь разыскивая новую, от себя же припрятанную пачку.
– …Не спрашивай, по ком ползет муравей. Он ползет по тебе.
Песок был странного цвета. Ярко-желтые пятна чередовались со светло-серыми, твердая корочка, оставшаяся после реденького вчерашнего дождя, послушно ломалась под босыми ногами, и в ямках-следах хозяйничали муравьи. Смирные, черные, некусачие.
– …на тот берег?
Дюнка улыбалась.
По-видимому, все это когда-то уже с кем-то случалось. Слишком знакомо подавался под пятками теплый песок. Пахло водой и лозами.
– Как хорошо, – сказал он удивленно. – Слушай, просто здорово, а?
(Его хваленая интуиция молчала, будто глухонемая.)
Дюнка подкалывала волосы. Его всегда удивляло, как можно внятно разговаривать, держа во рту полдесятка шпилек:
– Так поплывем или нет?
На другом берегу стояли сосны. Пять высоких стволов над зарослями вербы. По устилающей песок хвое перебежками путешествовала большая белка.
– Ты же знаешь, как я плаваю… – Он задумчиво почесал кончик носа.
Дюнка хлопнула ресницами. С однокурсниками она умела быть вполне бесцеремонной, однако любая бестактность в отношениях с Клавом повергала ее в панику. Сейчас она, кажется, ухитрилась задеть его самолюбие, потому что до того берега ему явно не доплыть.
– Тогда на бублике покатаемся…
Обладателями «бублика» были трое парней на трех потертых ковриках, с тремя стреноженными мотоциклами на заднем плане. Парни пили лимонад и лениво перебрасывались какими-то игральными фишками; рядом, у самой воды, лежала и высыхала огромная камера от самосвала – частью серая, как сухой асфальт, частью черная, блестящая, будто тюлень. Клав поднял брови: просить что-либо у этих ребят он в здравом уме не стал бы.
Но Дюнка уже шла по песку, шла прямиком к парням, и Клав увидел с невольной ревностью, как три пары мутных глаз отрываются от фишек и в них, в глазах, загораются задевающие Клава огоньки. А Дюнка идет, в купальнике цвета змеиной чешуи, идет и несет на голове, будто кувшин, дерзкую высокую прическу…