Ведьмина дорога
Шрифт:
– В наших краях распутица длится не один день, — голова и кузнец с сомнением переглянулись.
– Если вы переживаете, что я у вас задержусь...
– Батюшка! — отчаянный женский крик перебил меня. По лужам, подобрав юбки, бежала женщина, и судя по тому, как чуть скосил глаза голова, звала она именно его. Добежала — простоволосая, запыхавшаяся — и вцепилась в рукав, продолжая голосить. – Батюшка Артемий, Марьяне хуже!
Голова побледнел и, кажется, забыл о моем присутствии. Повернулся к всхлипывающей женщине и сжал ее руки в своих.
– Ты знаешь, где травы. Сделай отвар. Приступ начался?
– Не было приступа, батюшка!
Брегота, все еще нацеливающий на меня вилы, растерянно замер. Нехитрое оружие наклонилось к земле, пачкаясь в глине. Голова враз осунулся и постарел, но погладил женщину по плечу и кивнул, ободряя:
– Не плачь. Я сейчас приду. Скорее, отвар, ну же!
– Ох, горе-то какое, горюшко настигло, откуда не ждали...
– причитая, женщина побежала обратно, разбрызгивая воду. По мне она мазнула рассеянным взглядом, точно и вовсе не увидела. Только сейчас я заметила, что на ней было платье густого красного оттенка, словно его кровью облили.
– Что же это, - голос Бреготы звучал жалко.
– Марьяшка - то?
– Эй, ведьма, — вдруг окликнул меня кузнец. — По лицу твоему вижу, сказать что-то хочешь.
– Бур, ну ее, не время сейчас. Пускай идет… - начал было голова, но кузнец только дернул плечом, продолжая внимательно на меня смотреть. Я с самого начала с интересом прислушивалась к короткому разговору, но если кузнец Бур надеялся меня смутить, то просчитался.
– Я могу попробовать помочь пани Марьяне.
– Сдурела? Артемий, гони ее взашей, лаумову дочь! Пускай едет, куда ехала, а у нас тут свои бесовские чары творить не смеет! Тьфу! — Брегота чуть-чуть не доплюнул до кончиков моих сапог. Я проводила взглядом полет его плевка и порадовалась, что обошлось словами. Не очень-то хотелось начинать знакомство со щепотки слабительного в медовуху.
– Ты кто такая, девка? – Артемий, не отвечая односельчанину, сверлил меня взглядом.
– Сказала же – травница я. Всю жизнь, сколько себя помню, с травами дружу. Судя по тому, что я только что услышала, если я посмотрю больную, хуже ей не станет.
Бур придвинулся ко мне так быстро и незаметно глазу, что я вздрогнула. Ладно, все же некоторые из кузнецов и правда страшноватые. Особенно такие, кого издалека и со спины от медведя не отличишь. И двигаются они при этом с ловкостью матерых вояк…
Кузнец навис надо мной горячей темной горой и запахом раскаленного металла:
– Если навредишь ей, живой не уйдешь. В реке утопим, а после на кусочки разрежем и в Серую Чащу забросим, чтобы тамошняя нечисть и духу от тебя не оставила.
Я на миг опешила, а потом нервно рассмеялась:
– Такой страшной смертью мне еще не грозили. Признаю - напугали. Но все же я повторю предложение.
Человек-гора отодвинулся, и я незаметно перевела дух.
– Веди ее, Артемий. Я присмотрю.
Глава 4. Без права выбора
Я крепко намотала на руку поводья Пирожка и пошла следом за Артемием. Бур тут же пристроился за спиной, на расстоянии пары шагов. Мне все чудилось, что от него идет жар, будто от хорошо натопленной печи. Порой даже казалось, что краем глаза я вижу струйки пара, поднимающиеся от кожи там, куда попадали капли дождя. Я нервно поежилась и постаралась отгородиться от него конем. На мое счастье бородатый Брегота незаметно исчез, я была этому несказанно рада. Куда хуже было бы, окажись он на месте кузнеца. Мало приятного, когда щекочут вилами зад, даже если тот и онемел от долгой дороги.
Цокот копыт звучал глухо, но четко: улица оказалась замощена длинными досками, и под ногами вместо грязи бушевала лишь вода. Приказом нашего пресветлого князя так сделать должны были везде, вот только чаще всего срубленный лес отправлялся на строительство очередной конюшни или сарая возле зажиточного дома головы. Здесь же было иначе, и я невольно начала проникаться уважением к Артемию.
Дождь разошелся не на шутку, и я зашипела и съежилась, когда мокрые плети хлестнули по лицу. Конца и края потопу видно не было. Я попыталась осмотреться из-под капюшона, но за стеной косых струй разглядеть удалось мало что. Только размытые тени домов с оранжевыми кляксами окон. Вода стекала по шее все чаще, заставляя мысленно проклинать погоду, а той, как водится, было наплевать. Если бы приреченцы прямо сейчас передумали и попытались выставить меня вон, я б вцепилась в ближайший забор и изо всех сил постаралась никуда не уйти. Но голова по-прежнему топал впереди, все ускоряя шаг, так что под конец мы почти бежали. Он не оборачивался. Мне же не нужно было видеть его лицо, чтобы прочитать на нем боязнь не успеть.
Артемий остановился у искомой калитки – та была распахнута настежь. Отрывисто кивнув мне, мужчина быстро пошел в дом. Я бросила поводья опешившему Буру и поспешила следом. Времени привязывать коня и дожидаться конвоира не было, да и не похоже было, чтобы голова ждал от меня этого. По обрывкам слов, которыми обменивались приреченцы, я примерно догадалась, что мучает неизвестную мне Марьяну. Времени и правда было в обрез.
Мать не зря тратила часы, заставляя меня выучить, какая болезнь как себя проявляет. Я артачилась и капризничала, но мама властной рукой возвращала меня на место и снова рассказывала, а потом и расспрашивала, как по форме укуса отличить, волк рванул или волколак, как быстро развивается лихорадка, если царапнула кикимора, и как заставить биться сердце человека, повстречавшегося с болотным огоньком. Постепенно я втянулась и с жаром взялась за изучение навьих тварей и способов спасти человека, если он напоролся на их когти. Вот и сейчас нужные сведения будто встали перед глазами, выведенные четким почерком на выделанной коже.
Мама не признавала новомодную бумагу, которую я так любила. Цокала языком и приподнимала двумя пальчиками листок, рассуждая, что этакая диковинка не переживет осенние ливни. Меня же слишком чаровал тонкий аромат дорогих жемчужно-белых листов и ровные строчки, не норовящие расплыться, превращаясь в неопрятные кляксы, как это бывало с кожей или берестой. Хотя мама была права, дождь бумага и правда переносила плохо. Поэтому на совершеннолетие мне достался лучший в мире подарок – прекрасный кожаный тубус, в котором моим драгоценным записям ничего не угрожало.
Хоть мама и не любила новомодную бумагу, но свою белоголовую доченьку она обожала.
Я потерла грудь, где, как всегда при мыслях о маме, сдавило болью. В сенях было темно, но теплые желтые лучи виднелись из распахнутой двери в горницу. Артемий быстро стянул сапоги и чуть ли не бегом побежал в комнату.
Я прошла следом за ним и встала на пороге. В избе было жарко, и я едва удержалась, чтобы не застонать блаженно, чувствуя, как тепло обнимает мое продрогшее тело мягкими ладонями. Но полный страдания стон прервал момент радости.